— Ногами давай шевели, профессор! — заорал он, удваивая усилия.

Береславский зашевелил ногами, пытаясь унести их от ретивого доктора, но не мог сбежать без своего кейса, а руки были зажаты мертвой хирургической хваткой. Правда, и Док ничего с ним не мог поделать: рекламный профессор оказался гораздо сильнее, чем казался до этого. Хотя и не сильнее реально накачанного Дока.

Теперь они напоминали то ли раздухарившихся медвежат, то ли начинающих борцов классического стиля, в котором и делать почти ничего нельзя, а победить охота. Их сцепленные руки почти не шевелились, чего не скажешь о ногах.

Шаг, шаг, еще шажок — Ефим слегка задел ногой кейс. Док задел его сильно, а потом еще сильнее.

Два толчка подогнали «кошелек» Береславского к борту, третий — соответственно — за борт.

Послышался плеск воды, после чего последовала немая сцена.

Кейс утонул не сразу, поерзав еще пару секунд на абсолютно спокойной водной глади. Потом погрузился почти целиком, лишь угол еще возвышался над водой. Затем и он скрылся, оставив лишь след из мелких пузырей.

… — сказал профессор, упомянув что-то похожее на название северного пушного зверя.

— Так прыгай за ним, — сказал ему напрягшийся Самурай.

— К медузам? — усмехнулся Береславский.

— Я наврал про медуз, — сказал Самурай. — Нет здесь медуз.

— Зато километр до дна.

— Нет здесь километра до дна, — гнул свое маленький, но жесткий оппонент. — Ты же все понял. Здесь мель. Специально встали. Прыгай.

— Вода холодная, — совершенно спокойно сказал Ефим, который действительно уже все понял. — Сам прыгай.

— Вода холодная, — согласился Самурай. И прыгнул.

Он «свечкой», без брызг, ушел в воду и долго не появлялся на поверхности. Пожалуй, слишком долго: Док уже собирался прыгать следом, и даже Береславский начал раздеваться.

Но спасать никого не пришлось. Вода закружилась над головой выныривающего пловца, и полузадохнувшийся Самурай пробкой выскочил наверх. Однако на катер не полез, а, глотнув побольше воздуха, нырнул снова.

На поверхность во второй раз он вынырнул гораздо быстрее. Одной рукой зацепился за свешенный с борта катера канат. Во второй руке он держал утопленный Ефимов кейс.

Впрочем, уже не Ефимов.

Береславский, убедившись, что спасатель баксов жив и здоров, развернулся и молча пошел в салон.

Там вповалку прямо на полу дрыхли пробежные парни, благородно уступив диванчики девчонкам. Свободными были лишь места, до этого занятые спавшим Береславским.

Ефим сел на свое же место и стал смотреть в маленький иллюминатор.

За стеклом было все то же море, только с видом не на берег, а на далекий горизонт, до которого, впрочем, тоже было еще немало островов.

А еще — картинка хоть и неспешно, но начала двигаться — катер дал ход, направляясь к домашнему очагу.

Никакого отчаяния Береславский не испытывал. И это его однозначно порадовало. Оказывается, обратный путь из миллионеров в просто обеспеченные граждане не столь уж и тернист. Во всяком случае, желания повеситься или утопиться не возникало.

Удручало только одно: механизм отъема заработанных им денег.

Ефим даже был готов признать его относительную честность: ему же дали попытку достать сокровище. Как только Самурай сказал, что наврал про медуз, Береславский уже все сам понял про мель. Деньги ж не собирались топить. Их собирались перераспределить.

И вот это было обидно. Потому что это были друзья. Проверенные.

Это было настолько обидно, что Ефим даже не стал нырять за баксами. Кстати, если б нырнул, заговорщиков ожидало бы большое разочарование. В воде Береславский ощущал себя, может, не настолько уверенно, как Самурай, но достаточно уверенно, чтобы с трехметровой глубины вытащить водонепроницаемый кейс.

— Ефим, выйди к нам. — В салон заглянул с виноватым лицом Док.

— А у меня больше денег нет, — не удержавшись, съязвил Береславский.

— Ладно, Ефим, выходи, — ныл Док.

Ефим вздохнул и потопал к выходу.

— Ну, чего вам еще? — спросил он, выйдя на белый свет.

— Обиделся? — спросил Самурай.

— Есть немного, — признался профессор.

Док виновато молчал.

— Они мне действительно нужны, Ефим, — сказал Самурай.

— Ну конечно, — усмехнулся Береславский. — Ведь ты принесешь счастье своему народу.

— Я попытаюсь сделать так, чтобы мой народ не вымер, — мягко поправил его собеседник. Даже в одних мокрых плавках он был вполне убедителен. Запросто мог сойти за какого-нибудь азиатского премьер-министра на отдыхе. У них же возраст не разберешь.

— Ну да, — согласился Ефим. — Еще пару грабежей — и народ будет обеспечен надолго.

— Извини меня, Ефим, — тихо попросил Самурай. — Пожалуйста. Мне действительно нужнее. Ты же не полез в воду.

— Я медуз боялся, — оправдался Береславский.

— Нет, — гнул свое будущий вождь. — Ты медуз не боялся. И воды тоже. Ты обиду свою продемонстрировал. А был бы тебе миллион по-настоящему нужен — в свинец бы расплавленный полез.

— Да черт с вами, жулики, — вдруг улыбнулся профессор.

Внезапно эта ситуация показалась ему забавной. А кроме того, он точно знал, что не следует гневить бога — в Тихий океан действительно упало не последнее. Ефим вспомнил про заначку, оставшуюся в гостиничном номере, и лишний раз порадовался своей прозорливости — ведь была мысль и эти деньги уложить в кейс.

А значит, он по-прежнему удачливый и состоятельный человек. Просто чуть менее состоятельный, чем двадцать минут назад.

Но все равно съездить в автопробег и вернуться с без малого тридцатью тысячами долларов — это круто. Будет чем удивить компаньона.

— Ладно, забыли, — сказал он, протягивая друзьям ладонь.

— Не забыли, а отложили на время, — мягко сказал Самурай. — Считаем это займом. Если у меня все получится, верну с процентами.

— Мне с процентами нельзя, — замотал головой Береславский. — Религия не позволяет.

— Хорошо. Учтем только инфляцию, — серьезно принял возражение собеседник.

Больше они на эту тему не говорили. А чего говорить, если инцидент исчерпан? Подумаешь, полтора лимона.

К знакомой пристани подошли уже к вечеру. Солнце еще светило, но день быстро шел к концу. Они поднялись по дорожке к площадке, на которой оставили свои «Нивы».

— Ну что, ребята, прощаемся до следующего раза? — спросил Александр Веденьевич. Сойдя на твердую землю, он уже пару раз успел приложиться к фляжке, — в море до этого ни-ни, — и потому находился в добродушно-расслабленном состоянии.