Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой чемодан, быстро! — заорал он.
Самурай молнией принес инструменты.
Док, не расстегивая пуговиц, мгновенно разодрал Береславскому рубаху.
Дырочка на коже была маленькая, из нее узкой струйкой сочилась кровь.
Если б это была пуля, это была бы мгновенная смерть.
Но ведь это же была не пуля!
— Где камень? — прохрипел Док. И тут же его нашел. Он никуда не делся, торчал прямо из ткани рубашки, пробив что-то в ее нагрудном кармане и зацепившись за это «что-то». Док без труда извлек узкий, довольно длинный — и впрямь похожий на пулю — гранитный осколок, прижав карман с находившимся внутри предметом рукой. Острый конец камня был немного окровавлен.
— Господи, Ефим, какой же ты идиот. — Док устало вытер со лба пот. — Да и я тоже, — самокритично добавил он.
— Он умер? — испуганно спросил ошеломленный Самурай.
— Живее всех живых, — сказал Док и довольно грубо ухватил профессора за кончик носа.
— Э-э-эй! — заорал очнувшийся взрывник-неудачник. — Больно же!
— То ли еще будет, — пообещал добрый доктор. — Мы тебя еще йодом будем мазать.
Док уже начал отходить от чудовищного испуга и был полон решимости отомстить. Сейчас все сказки про хирургов-садистов, рассказанные ему Береславским, станут былью.
— Док, я не виноват, — взмолился профессор. — Она должна была рвануть раньше.
— Обычное дело, — проворчал сзади Александр Веденьевич. — По скорости горения — плюс-минус десять процентов. Причем практически всегда минус.
Через несколько минут хорошенько помазанный йодом Береславский разглядывал дело рук своих.
Валуна на дороге не было.
Одна его часть — причем бо́льшая — сразу улетела в обрыв, вторая — меньшая — лежала на самом краю дорожного полотна. Ее поддели двумя ломиками, всегда лежавшими на всякий случай в «Ниве», и скатили вниз.
Не нужно объяснять, что Береславский в этот момент в деле не участвовал: разве можно тяжело раненному — и ломиком? Но давал ценные советы и вел отсчет — без «Раз-два-ухнем!» все же не обошлось.
Осчастливленный дед не знал, как благодарить новых друзей. И катать на катере обещал пожизненно, и нырять научить, и даже с друзьями-осьминогами чудовищной величины познакомить.
— Не надо, — буркнул усталый и перенервничавший Док. — У нас уже есть свое чудовище.
А Самурай подошел к Береславскому и попросил показать, что же все-таки остановило осколок гранита.
Это и Ефима заинтересовало: он только теперь в деталях узнал, как недавно помирал.
Береславский сунул руку в карман и достал пробитый посередине деревянный амулет Шамана.
Не зря старик вымачивал лиственницу.
— Ну ладно, — прервал затянувшуюся паузу Самурай. — Поехали в гостиницу.
И впервые за сегодняшний день естественно улыбнулся.
Мы летим в стареньком, но очень удобном «Ил-62» компании «ДальАвиа». Расстояния между кресел — почти как в бизнес-классе, в котором летит вся наша буржуазия. Ну и Ефим, конечно.
Попыхтел, посмущался, а за разницу доплатил — там-таки удобнее. И по рангу.
Часов через восемь будем в Москве. С каким удовольствием я обниму жену и поцелую сына! Устрою им вечером праздник — зарплату мне мои наниматели честно отдали прямо во Владивостоке.
А ночью устрою жене еще один праздник. Ну и себе тоже.
Заразил меня, что ли, Береславский своими излишествами? Последнюю неделю постоянно об этом думаю. А раньше вроде не такой озабоченный был.
Короче, еду хоть и не в бизнес-классе, но вполне состоявшимся гражданином, в том числе материально. Хоть и отказался от предложенной мне Ефимом трети бандитских денег, заныканных им за доставку несуществующего груза. Отказался без сожалений: все-таки это я разом лишил профессора полутора миллионов. Неудобно было грабить его еще на десять тысяч.
По этой же причине отказался от доли Самурай. Так что карманные деньги у профессора теперь имеются, и что-то мне подсказывает, долго они у него не залежатся.
А еще греет мне сердце летящий в багаже серебристый чемодан. Подобные штуки — одно из немногих, что заставляет меня думать о деньгах как о чем-то жизненно необходимом.
Но не чемодан с инструментами — и даже не близкая встреча с моими любимыми — причина моей тихой и неспешной радости.
Я потягиваю пивко, смотрю в круглый иллюминатор, и меня просто прет — как выражается наш уважаемый интеллектуал-профессор — от счастья самого моего существования на этой планете.
Мы летим над теми местами, которые только что проехали. С нашей высоты почти ничего не видно. Но все это проплывает у меня перед глазами. Без названий и определений, без мыслей и логики.
Одни только ощущения. И они прекрасны.
Я допиваю пивко, заказываю у стюардессы еще бутылочку — могу теперь себе позволить. А вскоре смогу еще больше: меня снова пригласили в Ирак, через месяц — отъезд. Это — гарантированная приличная жизнь моей семьи. И гарантированная нескучная жизнь для меня самого.
Любимые близкие. Любимая работа. Нескучная жизнь. Что еще нужно человеку для счастья?
А вон и Ефим по проходу протискивается. Сразу видно — большой человек. Враг диет.
К нам идет, с Олимпа — к плебсу. В руках — едреный коньяк: так ему надолго карманных денег не хватит.
На морде — улыбочка виноватая. Ну да, душой — пролетарий, а телом, извините, уже нет. Тело уже боярское, для эконом-класса неподходящее.
И очень классно, что он приперся: сам бы я к ним, в верхний свет, не пошел.
А почему — классно? Потому что «любимых близких» я в формулу уже вставил. Теперь надо придумать словцо для него.
Вот уж для него «любимый» точно не подойдет. «Любимый» — это уж еще раз извините. Это — к другим ребятам. В штанах в обтяжку.
Но — не чужой. После всех проистекших событий — точно не чужой.
Идет, улыбается, блестит своими ехидными очками — наверняка что-нибудь припас. Вот ведь гад.
О, нашел слово!
Он наш большой гад.
Причем ключевое в определении — наш. Это как американцы про диктатора Дювалье говорили: конечно, сволочь, но — наша сволочь.
— Садись, друг, — радушно пригласил я его на пустовавшее рядом место. И, не удержавшись, добавил: — Если влезешь.
И я уже знаю, что он скажет. Я тоже научился угадывать его мысли. Что-нибудь про козу.
А ведь действительно было смешно, черт возьми.
Так что садись рядом, старина.
А до Москвы осталось лететь 7 часов 52 минуты.