Бонапарт слушал его с нескрываемым удивлением. Он верил, что там давно все кончено. Он, конечно, знал, что Жорж Кадудаль объявил ему новую войну, но думал, что тот еще в Лондоне, как уверяли агенты Ренье, якобы не спускавшие с него глаз, и особенно не беспокоился.

В то время парижские тюрьмы были переполнены заключенными, которых обвиняли в шпионаже и политических интригах. Их не судили. Потому что сам Бонапарт заявил, что наступит время, когда можно будет уже не придавать значения этим мелким преступлениям и разом отпустить на волю всех этих несчастных.

На этот раз Бонапарт, в обход Фуше, запросил у Савари список всех арестованных с указанием даты и причины их ареста. В этом списке значились имена неких Пико и Лебуржуа, которые были арестованы год назад, приблизительно тогда, когда готовился взрыв адской машины, в Пон-Одемер в Нормандии, куда они прибыли из Англии. В протоколе их задержания было указано: «Прибыли для покушения на жизнь первого консула».

Чья судьба захотела, чтобы взгляд Бонапарта упал на эти две фамилии, неизвестно. Но только, выбрав еще троих арестантов, он приказал немедленно провести следствие и отдать их под суд.

Несмотря на доказательства, выдвигавшиеся против Пико и Лебуржуа, они держались с восхитительным хладнокровием. Но их связь с Сен-Режаном и Карбоном была настолько очевидна, что им вынесли смертный приговор и расстреляли. Они, казалось, к этому и стремились, бросая вызов властям и заявляя, что правительству недолго осталось ждать войны и в этой войне Бонапарту уже не выжить.

Из троих прочих· обвиняемых двое были оправданы, а третий приговорен к смертной казни. Его звали Кёрель, он был родом из Нижней Бретани и служил в Вандее у Жоржа Кадудаля.

Он был арестован по доносу ростовщика, которому имел несчастье выплатить только часть долга. Когда ростовщик не получил оставшуюся часть, он заявил на Кёреля как на заговорщика, и того посадили в тюрьму.

Между судом над Пико и Лебуржуа и судом над Кёрелем прошло несколько часов, в результате их должны были казнить в разное время. Двое приговоренных, расставаясь с товарищем, сказали ему перед смертью:

— Делай, как мы. У нас набожные души и честные сердца, мы боремся за престол и алтарь. Мы идем на смерть за дело, которое откроет нам небесные врата. Умри, ни в чем не признаваясь, если тебя приговорят. Бог поставит тебя рядом с другими мучениками, и ты познаешь райское блаженство!

Кёрель, как и предвидели его сообщники, был приговорен. В девять часов вечера секретарь суда отослал приговор начальнику штаба, чтобы тот привел его в исполнение, как обычно, ранним утром.

Начальник штаба был на балу. Вернувшись в три часа утра, он вскрыл депешу, спрятал ее под подушку и заснул.

Если бы приказ поступил раньше, если бы Кёрель пошел на казнь вместе со своими сообщниками, он, несомненно, ощущал бы их поддержку и из самолюбия умер вместе с ними, унеся в могилу их тайну. Но эта задержка, этот день, проведенный в одиночной камере в ожидании смерти, и медленное приближение рокового часа внушили ему непреодолимый страх. Около семи часов вечера он упал и забился в таких судорогах, что все подумали, не выпросил ли он яд у тюремщиков. Позвали тюремного врача. Он спросил осужденного, что явилось причиной его припадка, и уговаривал его признаться, что все дело в яде, мол, надо только сказать, что это был за яд, и тогда ему можно будет помочь.

Но Кёрель схватил врача за плечи, прижался губами к его уху и прошептал:

— Я не отравился. Я боюсь!

И врач воспользовался моментом, так как понял, что этого человека можно заставить говорить.

— Вы знаете, — сказал он, — тайну, которая очень важна для полиции. Выдайте ее, и кто знает, а вдруг вас помилуют?

— Нет, ни за что! — зарыдал осужденный. — Слишком поздно!

Но в конце концов Кёрель под давлением врача взял перо и бумагу и написал губернатору Парижа, что хочет дать показания.

К тому времени губернатором Парижа был уже не Жюно, а Мюрат. По мнению Бонапарта, Жюно был слишком прост, и потому он сместил его.

Около одиннадцати часов вечера первый консул, озабоченный и нервный, беседовал с Реалем. Неожиданно дверь отворилась, Савари доложил о приходе губернатора, и Мюрат вошел в кабинет.

— Ах, это вы, Мюрат, — Бонапарт сделал несколько шагов навстречу своему зятю. — Надо думать, у вас что-то есть, раз вы явились сюда в такой час.

— Да, генерал, я только что получил письмо одного негодяя, приговоренного к смерти. Казнь должна состояться завтра утром. Он хочет дать показания.

— Ладно, — беспечно ответил Бонапарт. — Перешлите это письмо секретарю суда, пусть решает, что с ним делать.

— Я так и хотел сделать, — ответил Мюрат. — Но это письмо отличается такой искренностью и убежденностью, что оно меня весьма заинтересовало. Пожалуйста, прочтите сами.

— Вот бедняга! — произнес первый консул, прочитав письмо. — Хочет выпросить еще час жизни, только и всего. Делайте, как я сказал…»

И он вернул письмо Мюрату.

— Но, генерал, — настаивал Мюрат, — вы, наверное, не заметили: этот человек утверждает, что его показания имеют огромную важность.

— Заметил, я все внимательно прочитал. Тут все ясно, и именно поэтому повторяю: не стоит беспокоиться из-за этого приговоренного.

— Кто знает? — не уступал Мюрат. — Позвольте нам с господином Реалем разобраться с этим делом.

— Раз вы так упорствуете, — согласился Бонапарт, — я сдаюсь. Реаль, пойдите и допросите его. Мюрат, проводите министра, если хотите, но только никаких отсрочек, слышите, никаких отсрочек.

Реаль и Мюрат простились с Бонапартом, и он пошел спать.

Было уже заполночь, когда Реаль и Мюрат покинули кабинет первого консула.

Расстрел Кёреля был назначен на семь часов утра. Мюрат получил его письмо во время большого званого ужина, который в тот вечер он устраивал у себя в особняке и на который непременно должен был вернуться. Поэтому он поручил навестить узника Реалю: предупредив первого консула, он свою задачу выполнил, теперь дело было за министром юстиции.

Реаль решил, что разговор с Кёрелем стоит начать за два часа до казни. Если его показания будут того стоить, исполнение приговора можно отложить, в противном случае все пойдет своим чередом. Кроме того, как человек, привыкший управлять человеческими чувствами, Реаль решил, что томительное ночное ожидание и предрассветный шум приготовлений к казни нанесут последний удар мужеству узника и заставят его быть полностью откровенным.

Мы видели, в каком состоянии пребывал несчастный заговорщик, когда попросил тюремного врача предупредить Мюрата о том, что у него есть важные сведения. Вообразите теперь, до чего он дошел, когда не получил никакого ответа и не дождался губернатора Парижа. Потеряв остатки мужества и сил, пожираемый страхом, он тихо, как послушный ребенок, ждал смерти, и лишь изредка нервная судорога сотрясала его тело. Он неотрывно смотрел на окно, которое выходило на улицу, боясь увидеть первые лучи солнца.