Около пяти часов утра Кёрель вздрогнул, услышав шум кареты, остановившейся у ворот тюрьмы. Он жадно ловил каждый звук: вот открылись и закрылись двери, вот в коридоре раздались шаги то ли двух, то ли трех человек, вот они остановились, и загремел ключ в замке. Дверь отворилась. В последней надежде он взглянул на вошедшего: сквозь складки шинели он пытался разглядеть роскошный мундир Мюрата, сверкающий перьями и вышивкой, но увидел человека в черном, который, несмотря на мягкое и доброжелательное лицо, показался ему зловещим.

В настенных канделябрах зажгли свечи, Реаль огляделся и понял, что это не камера. И в самом деле, узник был так близок к смерти, что его переместили в канцелярию суда. Реаль увидел также койку, на которой несчастный всю ночь пролежал, не раздеваясь, и, наконец, посмотрел на Кёреля. Тот стоял, протягивая к нему руки.

Реаль подал знак, и они остались вдвоем.

— Я — министр юстиции, — представился он. — Вы выразили желание дать показания. Я пришел, чтобы выслушать вас.

Кёреля затрясло так, что он не мог произнести ни звука, его зубы застучали, а лицо задергалось в страшных судорогах.

— Успокойтесь, — государственный советник привык видеть людей, идущих на казнь, но никогда еще ему не доводилось встретиться с человеком, испытывающим такой ужас перед смертью. — Я пришел к вам с добрыми намерениями, хотя мои обязанности не всегда позволяют проявлять доброту. Теперь вы можете говорить?

— Попробую, — ответил несчастный, — но только зачем? Разве для меня не будет все кончено через два часа?

— Я не имею права что-нибудь обещать, — ответил Реаль. — Но если то, о чем вы хотите рассказать, действительно имеет огромное, как вы утверждаете, значение…

— Ах, вы сами все поймете! — вскричал узник. — Пожалуйста, что вы хотите узнать? Что вы хотите, чтобы я сказал? Помогите мне, у меня голова идет кругом.

— Успокойтесь и отвечайте. Прежде всего, ваша фамилия?

— Кёрель.

— Кем вы были?

— Офицером санитарной службы.

— Где вы служили?

— В Бивиле.

— А теперь сами расскажите мне то, что хотели.

— Во имя Господа я расскажу вам всю правду, но вы мне не поверите.

— Я все понял, — улыбнулся Реаль. — Вы не виновны, не так ли?

— Да, клянусь вам.

Реаль с сомнением покачал головой.

— Да, — продолжил узник, — я не виновен в том, в чем меня обвинили, и могу это доказать.

— Почему вы раньше этого не сделали?

— Потому что мне надо было предъявить алиби, которое, с одной стороны, меня спасало, а с другой — губило.

— Но вы принимали участие в заговоре?

— Да, но не с Пико и Лебуржуа. Клянусь, я не имею никакого отношения к адской машине. В то время я был в Англии с Жоржем Кадудалем.

— А когда вы приехали во Францию?

— Два месяца назад.

— Значит, вот уже два месяца, как вы расстались с Кадудалем?

— Я с ним не расставался.

— Как это? Вы здесь, Кадудаль — в Лондоне, по-моему, вы должны были расстаться!

— Жорж вовсе не в Лондоне.

— А где же?

— В Париже.

— В Париже! — подскочив на стуле, вскричал Реаль. — Но это невозможно!

— И все-таки он здесь, потому что мы приехали вместе, и я говорил с ним прямо перед моим арестом.

Значит, Жорж вот уже два месяца в Париже! Значит, предполагая, что признание этого узника может оказаться важным, никто и вообразить не мог, в какой степени!

— А как вы попали во Францию?

— Через скалы Бивиля. Это было в воскресенье, нас доставил к берегу маленький английский шлюп, и мы чуть не утонули, потому что погода была ужасной.

— Так, так, — задумался Реаль. — Все это гораздо важнее, чем я думал, мой друг, я ничего не обещаю, и однако… Продолжайте. Сколько вас было?

— Во время первой высадки нас было девять человек.

— А сколько с тех пор было высадок?

— Три.

— Кто встречал вас на берегу?

— Сын часовщика. Он проводил нас на ферму, название которой я не знаю. Мы сидели там три дня, а потом, двигаясь от фермы к ферме, добрались почти до Парижа. Здесь нас уже ждали друзья Жоржа, которые прибыли раньше нас.

— Вы знаете их имена?

— Только двоих: его бывший адъютант Соль де Гризоль и еще некто по имени Шарль д'Озье.

— Вы когда-нибудь видели их раньше?

— Да, в Лондоне, год назад.

— И что было дальше?

— Эти два господина посадили Жоржа в кабриолет, а мы отправились дальше пешком и вошли в город через разные заставы. За два месяца я видел Жоржа только три раза, и всякий раз он сам звал меня. И мы всегда встречались с ним в каком-то новом месте.

— Где вы его видели в последний раз?

— У виноторговца. Его лавка находится на углу улицы Бака и улицы Варенны. А потом я не прошел и тридцати шагов, как меня схватили.

— Вы что-нибудь получали от него?

— Да, он передал мне сто франков через Фоконье, консьержа Тампля.

— Как вы думаете, он до сих пор в Париже?

— Я в этом уверен. Он ждал прибытия своих людей, впрочем, он не собирался предпринимать никаких действий, пока в Париж не явится один из французских принцев.

— Один из французских принцев? — Реаль не верил своим ушам. — И вы знаете, кого именно ждал Кадудаль?

— Нет, сударь.

— Хорошо, — Реаль встал.

— Сударь, — узник схватил его за руку, — я сказал вам все, что знаю, хотя мои друзья сочтут меня предателем, трусом, ничтожеством.

— Не волнуйтесь, — заверил его министр юстиции, — вы не умрете. По крайней мере сегодня. Я попытаюсь склонить первого консула на вашу сторону, но вы должны молчать, никому ни слова, понятно? Иначе я ни за что не ручаюсь. Возьмите эти деньги и попросите все, что вам нужно для восстановления сил. Завтра, может статься, я снова навещу вас.

— О, сударь! — Кёрель бросился к ногам Реаля. — Вы уверены, что я не умру?

— Я не могу вам этого обещать, держите язык за зубами и надейтесь.

Приказ первого консула: «Никаких отсрочек!» был настолько категоричным, что Реаль осмелился сказать начальнику тюрьмы только одно:

— Договоритесь с начальником гарнизона, чтобы он ничего не предпринимал до десяти часов утра.

Было шесть часов. Реаль знал, что Бонапарт велел будить его только ради плохих новостей. Обдумав новость, с которой он шел к первому консулу, Реаль счел, что она скорее плохая, чем хорошая, и, значит, Бонапарта придется побеспокоить. Он направился прямиком в Тюильри и разбудил Констана. Тот растолкал мамелюка, который дремал у дверей Бонапарта с тех пор, как первый консул стал спать отдельно от Жозефины.