Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сам доберусь. — Богатырев поднялся с лавочки, добрался до стола на кухне и так навалился на горячий борщ, что на лбу и даже на носу выступила испарина, будто он голодал неделю, не меньше.
Семен Михайлович одобрительно поглядывал на него, подливал в тарелку борща, зачерпывая его из кастрюли большим половником, и усы у него весело топорщились.
После обеда Богатырева неумолимо кинуло в сон, и он проспал до самого вечера, пока Семен Михайлович не разбудил:
— Поднимайся, казак, перевязку надо сделать.
Размотал бинты, долго, прищуриваясь, разглядывал швы, затем снова бинтовал и делал это так ловко и умело, что Богатырев не успевал следить за его руками. Невольно восхитился:
— Даже в госпитале медсестры не умеют так перевязывать.
Семен Михайлович хмыкнул:
— Они, наверное, там молодые все, еще научатся. Я здесь, на хуторе, без малого сорок лет врачую, вот и наловчился. Тут ни одного жителя не имеется, которого бы не лечил. И роды принимать приходилось и поломанные руки-ноги собирать, и утопленников откачивать — да чего только я ни делал! Вот, теперь порядок, готов казак к труду и обороне.
Отступил на несколько шагов, посмотрел на свою работу со стороны и остался доволен. На кухне забормотал телевизор, и Семен Михайлович недовольно фыркнул, топорща усы, как сердитый кот:
— Дарья Григорьевна явилась, теперь сериал свой включит и до ночи пялиться будет. Как там в древности говорили? Хлеба и зрелищ? А у нас хлеба нет, а зрелищ — хоть заглонись! Я иной раз в этот ящик гляну — и рука сама к утюгу тянется, чтобы всю эту жизнь расколотить.
— Телевизор можно разбить, а жизнь — едва ли расколотишь, — усомнился Богатырев.
— Если не расколотить, то поменять. Можно, можно! Надо только шурупы вот здесь… — Постучал пальцем по лбу. — В этом самом месте подкрутить. Вот новые выборы придумали. А это что? Это мне предлагают покупать кота в мешке. Может, он драный-сраный, но в мешок-то не заглянешь. Ты погляди на этих депутатов в телевизоре, что ни рожа, то жулик. Я жизнь прожил, сразу вижу — жулик! И тюрьма по нему плачет. Народ, говоришь, их выбрал? Не выбирали их, а в мешке покупали. Подхожу к магазину, там все двери листовками заляпаны, и все на этих листовках — не наши, приезжие откуда-то. Я же их знать не знаю, а мне все равно долбят — покупай! А вот если бы поменять по-умному всю эту фиговину, тогда и жизнь бы, глядишь, наладилась.
— Как поменять-то, Семен Михайлович? — Богатырев, чтобы старика не обидеть, едва сдерживал усмешку, но слушал внимательно.
— Шурупы надо подкрутить! Вот берем наш хутор, здесь мы все друг друга знаем, как облупленных. Собираемся и решаем — кого самого достойного во власть отправляем? Решили. Жулик у нас не проскочит. А кого избрали, тот едет в район, там такие же собираются и уже они решают, кого в область отправить. И никакого начальства, никаких посторонних, пока они решают, даже на выстрел бы не подпускали, чтобы на мозги не давили. Ну а дальше — область, и поехали наши казаки в Москву. Голову на отруб даю — не будет жуликов, не проползут и не пролезут.
И так Семен Михайлович был уверен в своей правоте, что спорить или возражать ему было неловко.
Богатырев лишь согласно кивал, делая вид, что соглашается, потому что сам он думал по-иному: тот бардак, который совсем недавно увидел своими глазами, можно было устранить лишь одним способом — прихлопнуть бесконечную говорильню и жестко навести порядок. Но кто это сделает — вот вопрос. Те, кто имел сегодня власть, делать этого явно не хотели. А как поменять саму власть, он не знал. Это у Семена Михайловича имелась собственная точка зрения на все мироустройство, и Богатырев ему даже немного завидовал, когда по вечерам еще не раз слушал его пространные рассуждения о нынешней жизни.
Выздоравливал он быстро. Тело наливалось привычной силой, шрамы затягивались молодой розовой кожей, и Семен Михайлович снял бинты. Богатырев, устав лежать и сидеть без всякого дела, с азартом принялся помогать хозяину в саду. Обрезал ветки на яблонях, копал землю, даже замесил цемент и заново залил потрескавшуюся отмостку у дома. Дарья Григорьевна, расхваливая постояльца на все лады, не знала, куда его посадить и чем накормить, а Семен Михайлович, видимо, выдержав намеченные им самим сроки, теперь непременно выставлял перед ужином пузатый графинчик с самодельным вином.
Наконец, появился Иваницкий, о котором не было ни слуху ни духу и никакой весточки. Сразу заторопил:
— Собирайся, капитан, закончился твой санаторий. Подробности по дороге расскажу.
Даже не дал душевно попрощаться с Семеном Михайловичем и Дарьей Григорьевной, которые долго еще стояли возле оградки своего домика и смотрели вслед старому «уазику», за рулем которого сидел сам Иваницкий. Заговорил он, когда отъехали от хутора, непривычно виновато:
— Прости, капитан, так получилось, что я тебя без тебя женил. Ситуация такая: от прокуратуры удалось отвертеться, помогли хорошие мужики, но другого выхода не маячило, как уходить нам с тобой из легендарной Советской армии на гражданку. Понимаю, что сначала поговорить надо бы с тобой, в известность поставить, но времени в обрез, скорей-скорей, пока не передумали. Так что едем в славный город Ростов, который на Дону, а завтра рубим строевым в штаб округа. Ну и заодно штатский костюмчик тебе купим, белую рубаху и галстук синий.
— Почему синий? — спросил Богатырев, еще не до конца осознав услышанные слова.
— Тогда красный, если синий не нравится. — Иваницкий сбился с балагурного тона, закашлялся и вдруг загромыхал в полный голос таким заковыристо-витиеватым матом, что перекрыл даже шум мотора старенького уазика.
* * *
«Икарусы», набитые людьми под самую завязку, плотно шли друг за другом и над каждым автобусом на палке, торчавшей из кабины, трепыхались белые полотнища, как знаки неизбывной беды. Шли они из Тирасполя в сторону Одессы, а Иваницкий и Богатырев двигались им навстречу. Таксист, с которым они едва сторговались в аэропорту, потому что тот задирал немыслимую цену, рассказывал, что беженцев вывозят еще и в товарных вагонах.
— Все бросают, даже квартиры не нужны — война не тетка. Боятся, что
