Роджерс знал, что это был «полный вздор», и признавался в своем дневнике, что у него «возникло чувство определенной неловкости… Многие были готовы последовать за Троцким, и это было опасно. Они на самом деле были просто загипнотизированы его речами». Троцкий смог увлечь весь Петроград, утверждая, что русский народ проиграет революцию, если будет продолжать войну. Ему нужен мир, чтобы быть свободным и «начать войну против буржуазии»{872}.

В отличие от полного энергии Троцкого, Керенский был очень больным человеком. Последнее время у него были проблемы с желудком, легкими и почками[103], и он все более зависел от морфина и бренди, к которым прибегал, чтобы справляться с физической болью и хронической усталостью{873}. Когда Луиза Брайант и Джон Рид наконец получили возможность встретиться с ним в Зимнем дворце, он казался окончательно сломленным. Они нашли его в частной библиотеке Николая II, «[лежащим] на кушетке, уткнувшись лицом в свои руки, как если бы он внезапно заболел или же был совершенно измучен». Луиза Брайант списывала на эту усталость тот факт, что Керенский считал, что «надвигающаяся классовая борьба» продлится долгое время, для чего у него, возможно, не хватало здоровья или энергии. «Помните: это не политическая революция, – сказал он ей. – Это не похоже на Французскую революцию. Это экономическая революция». Она потребует «полной переоценки классов» и перетасовки многих национальностей в России. «Помните, что у Французской революции на это ушло пять лет и что во Франции был один народ, – сказал он ей, а затем добавил: – Франция занимает по площади одну из наших провинций. Нет, русская революция еще не закончена – она только начинается»{874}.

Не в силах более выносить этого, Керенский в отчаянии обратился к британскому агенту Сомерсету Моэму, вызвав того в Зимний дворец. К этому моменту Моэм уже послал в Нью-Йорк своему куратору Уильяму Вайсману шифровку о том, что популярность Керенского быстро падает. По его мнению, британскому правительству надо посоветовать поддержать меньшевиков в борьбе с большевиками и для этого выделить деньги на программу шпионажа и политической агитации через секретных чешских агентов, которых он знал в городе. На встрече в Зимнем дворце Керенский попросил Моэма запомнить для британского премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа тайное послание и отправиться с ним в Англию. В нем он просил срочно прислать оружие и боеприпасы и отозвать сэра Джорджа Бьюкенена, которого Керенский не любил. «Я не понимаю, как мы можем действовать дальше», – сказал он Моэму. Ему требовалось сообщить армии что-то положительное, чтобы та продолжала воевать{875}.

Сомерсет Моэм в тот же вечер покинул Петроград на британском эсминце, направлявшемся в Осло. Когда Моэм передал Ллойду Джорджу просьбы Керенского, все они были отклонены, но Моэм не смог вернуться в Петроград и сообщить об этом. В то же время сэр Джордж Бьюкенен, который продолжал упорно убеждать Керенского занять активную позицию и, пока не поздно, уничтожить большевизм, в очередной раз встретил отказ. Керенский сказал ему, что он не мог ничего предпринять против большевиков, «пока те сами не поднимут вооруженное восстание, спровоцировав тем самым вмешательство правительства», поскольку это может вызвать контрреволюцию{876}. Сомерсет Моэм понял, почему Керенский оказался неспособен предпринять необходимые решительные шаги. Как Моэм писал позже в своих мемуарах, Керенский «больше боялся сделать что-то неправильное, чем стремился сделать что-либо верное, поэтому он ничего не предпринимал, пока его не вынуждали к этому другие»{877} [104]. Керенскому-миротворцу оставалось дожидаться попытки большевистского переворота, чтобы начать решительно действовать в ответ на него. Даже на этом заключительном этапе он все еще верил, что сможет одержать верх. «Я хочу, чтобы они проявили себя, – сказал он сэру Джорджу, – и тогда я смогу подавить их»{878}.

К середине октября вновь появились сообщения о росте враждебности по отношению к иностранцам в Петрограде. С начала месяца ходили слухи о том, что большевики планируют устроить «бойню американцев» или даже готовы в любое время организовать «массовое убийство иностранцев»{879}. «Должно быть, возникла какая-то угроза, – писал Лейтон Роджерс в своем дневнике, – потому что посольство негласно сообщило всем американцам, что у набережной выше Литейного моста будет стоять речное судно, готовое взять их на борт в случае беспорядков…пройти вверх по реке до Ладожского озера и высадить их на берегу рядом с Мурманской железной дорогой, где они смогут сесть на поезд». Пароход, арендованный военно-морским атташе США Вальтером Кросли, находился в полной готовности и был обеспечен необходимыми навигационными картами. На его борту круглосуточно дежурили два добровольца-охранника из американской колонии{880}. Лейтон Роджерс и его коллега Фред Сайкс как раз заступили на это дежурство, прихватив с собой «банку бобов, спиртовку и термос кофе». Для самозащиты их обеспечили старинным кольтом 38-го калибра и инструкцией, в которой сообщалось, как «стрелять на поражение», если в этом возникнет необходимость. Они были поражены, обнаружив, что находившееся в исправном состоянии судно «Гетэуэй»[105] (так назвал его их банковский коллега Джон Луи Фуллер) было недостаточно велико, «чтобы вместить хотя бы половину американцев, проживавших в Петрограде», и на его борту не было никаких продуктов питания. В лучшем случае на нем могло разместиться 150–200 человек. Наряду с этим неподалеку Роджерс и Сайкс смогли различить в темноте «один из самых крупных и роскошных речных пароходов, на котором при необходимости могли бы поместиться несколько сотен человек»; как оказалось, он был «зафрахтован французским посольством»{881}.