Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он только плечами пожал.
Я поговорила с другими администраторами, но все тщетно. Так с пустыми руками я ушла из университета – и на том моя учеба закончилась.
Светило мягкое февральское солнце. Суровые зимние морозы остались позади, в воздухе тянуло свежим ароматом ранней весны. Садег-хан отвел мой автомобиль в ремонт, и в журнал я добиралась пешком. Как всегда, я пребывала в унынии и тревоге и старалась загрузить себя работой. Но в два часа позвонила Фаати и сказала:
– Приезжай сегодня к нам. Садег забрал машину из ремонта, он привезет детей…
– Нет настроения, – сказала я. – Я лучше побуду дома.
– Приезжай обязательно, – настаивала Фаати. – Нам нужно поговорить.
– Что-то случилось?
– Нет. Но звонила Махбубэ, они сейчас в Тегеране. Их я тоже пригласила. Возможно, у них есть новости.
Я положила трубку. Как-то Фаати странно разговаривала. Меня заколотило. Тут мне на стол приземлилась срочная работа, и я уткнулась в нее, но сосредоточиться не могла. Я позвонила домой и попросила госпожу Парвин:
– Соберите Ширин. За ней приедет Садег-ага.
Она рассмеялась и сказала:
– Он уже здесь. Ждал только Масуда – вот он только что вошел. Они едут к Фаати. А ты когда к ней поедешь?
– Как только закончу работу, – сказала я. И попросила: – Скажите мне правду: что-то случилось?
– Ничего не знаю! Но если бы случилось, Садег-ага мне бы сказал. Дорогая моя, не волнуйся так по пустякам. Ты вся извелась.
Сдав срочную работу, я сразу же вышла и поехала к Фаати на такси. Когда она открыла дверь, я внимательно всмотрелась в ее лицо.
– Здравствуй, сестра, – сказала она. – Что ты на меня так смотришь?
– Скажи мне правду, Фаати. Что случилось?
– Что? Разве что-то должно случиться, иначе ты к нам и не заглянешь?
Фирузе, приплясывая, выбежала навстречу и бросилась мне на шею. Следом прибежала и Ширин. Я оглянулась на Масуда: он стоял рядом с девочками, спокойный, задумчивый. Я тихонько спросила его:
– Что происходит?
– Не пойму, – ответил он. – Мы сами только что приехали. Они как-то странно себя ведут, все время шепчутся.
– Фаати! – вскрикнула я. – Что это значит? Скажи наконец! Я с ума сойду!
– Ради Аллаха, успокойся, – попросила она. – Новости хорошие.
– О Сиамаке?
– Да. Я слыхала, его освободят еще до Нового года.
– Или даже раньше, – вставил Садег-ага.
– Кто это сказал? Где ты это слышала?
– Успокойся, – повторила Фаати. – Сядь, я принесу чаю.
Масуд схватил меня за руку. Садег-ага, смеясь, принялся играть с малышами.
– Садег-ага, ради Аллаха, перескажите мне слово в слово, что вы слышали?
– По правде говоря, я мало что знаю. Фаати и то знает больше.
– Откуда она знает? От Махбубэ?
– Да, она, кажется, говорила с Махбубэ.
Фаати вошла с подносом, а за ней Фирузе со сладким к чаю.
– Фаати, любовью к твоим детям заклинаю: сядь и повтори мне в точности, что говорила Махбубэ.
– Она сказала, что все решено. Сиамака вот-вот выпустят.
– Когда? – уточнила я.
– Вероятно, еще на этой неделе.
– О Аллах! – задохнулась я. – Неужели сбудется?
Я откинулась к спинке дивана. Фаати была наготове. Она тут же протянула мне пузырек с таблетками нитроглицерина и стакан воды. Я приняла лекарство, подождала, чтобы мне стало лучше. Тогда я собралась уходить.
– Куда ты? – удивилась Фаати.
– Нужно прибрать в его комнате. Если мой сын завтра вернется, в его комнате должно быть опрятно и чисто. Нужно тысячу дел переделать.
– Сядь, – тихо попросила она. – Почему ты не можешь хоть минуту посидеть спокойно? По правде говоря, Махбубэ говорила, что его могут выпустить прямо сегодня.
Я снова рухнула на диван.
– Так что же?..
– Махбубэ и Мохсен поехали в Эвин, проверить, не удастся ли забрать его. Держи себя в руках. Они приедут с минуты на минуту. Ты должна быть спокойнее.
Какое там спокойнее! Каждые две минуты я нетерпеливо переспрашивала:
– Что там? Когда же они вернутся?
А потом я услышала крик Масуда:
– Сиамак!
И мой сын вошел.
Как сердцу выдержать столь великую радость? Мне казалось – расширившись, оно разорвет грудь. Обеими руками я прижала к себе Сиамака. Он стал выше – он стал совсем худой. Дыхание во мне пресеклось.
Кто-то плеснул воды мне в лицо. Вновь я держала в объятиях старшего сына. Дотрагивалась до его лица, его глаз, его рук. Неужели это он, любимый Сиамак?
Масуд тоже обнял Сиамака, заплакал и долго не мог успокоиться. Сколько же слез накопилось в его сердце – добрый и ласковый мальчик, так мужественно принявший на себя бремя взрослой ответственности и не дававший мне утратить надежду, он ни разу за это долгое время не позволил себе заплакать.
Ширин сначала держалась чуть в стороне, но вот уже, возбужденная общим волнением, и она со смехом бросилась на шею брату.
Та ночь была ночью неописуемого счастья, радостного торжества, почти безумия.
– Покажи мне стопы, – потребовала я.
– Перестань, мама! – рассмеялся Сиамак. – Не глупи!
Первым делом я позвонила свекру Махбубэ. Со слезами я благодарила его, не знала уж, какие и слова подобрать.
– Моя заслуга тут невелика, – отнекивался он.
– Очень велика! Вы вернули мне сына.
Два дня – нескончаемая череда родственных визитов. Мансуре и Манижэ с тревогой присматривались к своей матери, которая стала совсем старой, забывчивой, путалась – Сиамак теперь был для нее Хамидом. А я за время его отсутствия столько надавала обетов Господу, что не знала, с какого начать. Бросила все дела, и мы вчетвером совершили паломничество к гробнице имама Резы в Мешхед. Оттуда мы поехали в Кум поблагодарить тетю Махбубэ, ее мужа и моего ангела-хранителя – ее свекра.
Сиамаку вот-вот должно было сравняться восемнадцать. Он пропустил школьный год, но в первый класс я записала его с опережением на год, так что теперь он не отставал от сверстников. Нужно было только подыскать ему школу – но после тюрьмы его никуда не брали. Я всегда мечтала о том, как мои дети получат высшее образование, а теперь вынуждена была мириться с тем, что у старшего сына не будет даже школьного аттестата.
Для Сиамака это было тяжелым ударом. Он опять сделался беспокойным и нервным. Ничего не делать, сидеть дома, не знать чем себя занять – это никуда не годилось. Тем более что вновь появился кое-кто из прежних дружков. Хотя Сиамак не проявлял к ним особого интереса, зато я начала изрядно тревожиться.