Эдуард помогал продавать книги, мурлыкал, как котик, и скулил, как волк, когда видел красивых девчонок. Мы пытались устроить соревнование, кому первому перепадет старый добрый sunn-vynn, но два города прошли без побед. Ночью в Липецке меня позвала гулять какая-то красотка с татухами на лице, мы припивали пиво, она смеялась. Когда я полез целоваться, взвизгнула:

– Ты же женат! Ты что делаешь?

Я развел руками и бросил ее, а также и свою бутылку посреди улицы. Почему-то я был очень оскорблен. Куда ты лезешь, сука, бормотал я. Какое твое дело! Как ты вообще посмела говорить о моей жене, дура? В Саратове Костю наглаживала по ляжке очкастая филологическая дама, но дальше дело не шло. У него в глазах набухала боль по женщине. Я все твердил ему: забудь, забудь, она тебя не любила, если не сможешь отцепиться, тебе станет очень плохо.

– Ты не знаешь, как она пахла, – отвечал Костя.

– К счастью, не знаю! Вот лучше – обрати внимание, – я указывал на очкастую.

Та поцеловала Костю в щеку, но его лицо задрожало в ответ, как будто сейчас рассыплется.

Мы хорошенько выпили и с Эдуардом по очереди держали на коленях подругу очкастой, с виду она была робкой первокурсницей. Даже поехала с нами на вписку, позволила мне помусолить ее шею в машине пойманного нами частника. Но ночью в итоге убежала на кухню, где ждала первого автобуса. С утра приехал организатор, оглядел квартиру, все ли цело, и мы выехали на реку. День был очень жаркий, все переоделись в шорты. В девять на берегу уже было полно загорающих. Я разделся и побежал в воду. Нырнул из пекла в холод, плыл с открытыми глазами, испытывая настоящее южное счастье. Вода была почти чистой, камни гладкими. Сегодня я кого-то встречу, а если и нет – то все равно. Костя тоже окунулся, вылез и начал делать зарядку на берегу. Сам я тоже размялся: попрыгал, растянул суставы, отжался. Никакого похмелья не было. Эдуард лежал как тюленчик на полотенце в своих темных очках.

– Вы как дети малые радуетесь, – покачал головой он. – А меня бы влажная писечка больше порадовала, чем этот ссаный ручей.

– Это Волга! – сказал я. – Одна из величайших рек!

По пути в Волгоград Эдуард рассказывал какую-то бюрократическую историю. Я задремал и проснулся на слове «апостиль». Я впервые слышал это слово, оно меня очень рассмешило.

– Ну все, парень. Ты подписал себе модный приговор, – возрадовался я и полез в список контактов на телефоне.

– Че ты там делаешь? – спросил Эдуард, поглядывая в мою сторону.

– Смотри на дорогу.

Я изменил его имя и показал, что теперь его зовут не Эдуард, а Папа Стиль. Повернулся к Косте, скучающему на заднем сиденье, и призвал его повторить этот трюк, что он тут же охотно проделал.

– Тридцатилетние ребята, – качал головой Эдуард. – Отцы практически, авторы репа с миллионом отсылок.

– Куда нам до тебя, любителя Жиля Делеза! До Папы Стиля!

Клуб в Волгограде находился в самом центре, на набережной.

– Сталинград! – приговаривал Костя. Сопричастность к истории заставила его ненадолго забыть о бабе.

Это было здорово. Юг, как же тут хорошо, почему я не побывал тут раньше? Жгучий май, красивые девчонки, Волга. Жаль только, место для репа совершенно не подходило. Там был бар и огромный подиум посреди зала. Мы ходили по этому подиуму вместо сцены, изображая из себя обезьян. Намахнули с Костей по «егермайстеру» и вышли на крыльцо. Там была лавочка и столик, где мы разложили книги. От людей нас отделял металлический забор, который еще не открыли. До Даши было метров двадцать или даже тридцать. Но я сразу ее разглядел всю. Сразу все понял, судьба будто приподняла подол юбки, и ветер принес мне лучший запах на свете. Даша стояла в узких джинсах, светлой футболке и с сумкой через плечо, протирая темные очки. Стройные длинные ноги, крохотное туловище с очень узкими плечами, длинные пальцы держали тканевую салфетку. Запястья ее были очень тонкие, но я отмахнулся от мысли, что запястья – это тизер вагины, похоть была второстепенным элементом, лишь одной из составляющих страсти. Страсть была такая, что было необходимо изменить весь мир, чтобы добиться места рядом с ней. Ну и было очевидно, что оказаться в этой тесной девчонке – лучшее из телесных ощущений, которое только можно вообразить. Казалось, что я даже буквально чувствую ее запах. Точно мог сказать, как она пахнет, мои руки и спина уже знали ее вес, мои пальцы и рот знали фактуру и прохладу Дашиной кожи, мои волосы чувствовали прикосновение ее ладоней. Казалось, что я вижу ее губы и чувствую их консистенцию, вкус, ее русые тонкие волосы, ее кривые зубы, мой язык узнал каждый из них – все было ясно в один момент, хоть и с такого расстояния.

Я сел, совершенно охуевший, и взял банку темного «Козла». Возвращаясь к фильму «Любовь и сигареты», процитирую одну сцену. Герой великого Джеймса Гандольфини вышел покурить, поругавшись с супругой, которую играла Сьюзен Сарандон. На жалобу соседей приезжает коп, спрашивает, в чем дело.

– Вы когда-нибудь были женаты, офицер? – вздыхает Гандольфини.

– Да, сэр. Я был женат дважды.

– Нет, у каждого может быть только одна жена.

Каждый раз я чувствовал укол, когда смотрел это место. Мне казалось, что это подделка, автор – режиссер фильма Джон Туртурро, превосходно сыгравший Бартона Финка, – водит меня за нос. Вот у меня есть девушка или жена, и будет другая или не будет. Была Сигита, которую я любил, а теперь Оксана или даже – как промежуток – Лена. Все остальное выдумки поэтов. Но теперь все сложилось. У нее – у Даши – будет моя фамилия, у нас будут дети, оказывается, я вообще еще ничего не знаю о женщинах. Сейчас я увидел первую верхушку огромного айсберга-мутанта или, можно сказать, потянулся к первому грибу, связанному с тысячей других подземной грибницей.

– Ты чего, Евгеша? – спросил Эдуард.

– Да так, дрюга встрэтил, – ответил я шепотом, цитируя одну из своих говнокниг, написанных до нее, до моей бабы, Бабы.

Костя отправился на поиски еды, организаторы стали запускать людей. Эдуард считал деньги, я подписывал книги. Подошла Даша. Она выглядела совсем как девочка, но я сразу понял, что ей двадцать два. Не знаю как, но понял. Я сказал, как будто только ее тут и ждал:

– Привет.

– Привет, можно мне книгу Зорана Питича?

– Да, триста.

Даша достала из сумки паспорт, в чехол которого были вложены купюры. Вынула деньги.

– Можно я гляну? – протянул руки.

– Зачем?

– Надо убедиться, что тебе есть восемнадцать. А то Зоран Питич похотливый старик.

Она улыбнулась и дала паспорт. Да, я угадал, ей двадцать два. Сигите было двадцать два, когда мы познакомились, Оксане тоже было двадцать два, и теперь – Даше. Только мой возраст меняется.