– Ого, Папа Стиль, у нее дэрэ с тобой в один день.

– Да ладно?

– И с Зораном Питичем! Вот это совпадение!

Я протянул Даше банку пива, и она села с нами. Эдуард потом скажет, что решил, что это какая-то старая моя подруга, так она влилась, так непринужденно сидела с нами. Однако я не могу даже вспомнить, о чем мы говорили. Одна знакомая, читая первые две «Рутины», сделала замечание, что я очень мало прямой речи вложил в уста Сигиты, а также ни разу не описал прямо и подробно секс с ней. Образ все время ускользает, в отличие от других девушек, с которыми удается деловито разобраться на письме. С Леной и Оксаной, даже с эпизодической Лидой все в порядке. Но что мне мешает писать Сигиту? Если говорить о Даше – это еще сложнее. Сколько бы я ни писал о ней музыкой, стихами или прозой, сколько ни пытался ее фотографировать или снимать на видео – мозг не дает мне пригвоздить ее, не дает познать ее, не дает сделать выстрел и определить, что она такое. Сложить о ней мнение невозможно. Нельзя превратить ее в объект. Я думаю так: на каждую шовинистскую свинью найдется лезвие, и Даша – это лезвие для меня.

Пришел Костя, мы взяли бутылку «егеря» и запрыгнули на подиум. Энергия несла меня, я старался не смотреть на Дашу, но все, что исполнял, было для нее, и она это прекрасно знала. Эдуард отогнал машину к хостелу и после выступления принялся выпивать с нами. В какой-то момент я дотронулся до ее руки. Помню, как Эдуард спросил вместо меня:

– Даш, а может, ты поедешь с нами?

– Поеду с вами? Я?

Эта мысль была так проста и невозможна.

– Папа Стиль гений, – сказал я. – Тебе не надо на учебу или работу?

Она ответила, что на учебу пока не надо, сессия через месяц. Эдуард прикинул, что при ее весе – чуть больше сорока килограммов – мы можем себе позволить взять ее с собой, даже если у нее будет чемодан. Но утром, когда я ее встретил у Родины-матери, при ней была только та же сумка через плечо. Мы погуляли, Даша показала какие-то достопримечательности. Я рассказал все что мог: о съемках, о книгах, о редакторской работе. Проехали на метротраме (трамвай, рельсы которого заводили в подземелье), прошлись по набережной. Сколько всего сразу открывается, когда ты выходишь из одной тюрьмы и на несколько мгновений оказываешься на открытом пространстве, ведущем в новую, чуть красивее и моложе, тюрьму. Я привел Дашу в хостел. Костя только умылся, вид у него был недовольный и изможденный.

– У тебя новое имя. Мы прозвали тебя Фартовый.

– Это почему? Потому что я встретил Дашу?

Я счастливо улыбнулся. А Костя даже заржал.

– Какую Дашу еще? Ты че, дядя?

Я указал на Дашу и понял, что сморозил глупость.

– А-а, – сказал я. – Fart-овый. Пердел во сне?

Костя внушительно покивал. Меня очень кольнуло это, не хотелось такое обсуждать при Даше. Я сказал, стараясь не подавать виду:

– Простите, ребята, понос не кончается.

– Не ешь сегодня лучше, пей только воду, – попросил Костя.

Мы ехали вдоль степи, было очень красиво. Теперь Костя сидел спереди, а я с Дашей – сзади. Она смотрела в окно, а я любовался ею. Говорила совсем немного, иногда смеялась над нашими шутками заливисто и по-детски. Я тоже почти не говорил, у меня был сорван голос. После каждой шуточки приходилось хвататься за горло. Вчера, когда организатор дал нам очень мало денег – они едва покрыли дорожные расходы, – я выбежал на набережную и, изображая гнев, заорал:

– Сталингра-а-а-а-а-д! Что ты делаешь со мной?!

Теперь этот вопль дал о себе знать, хотя весь вечер я болтал с Дашей, как под МДМА, не чувствуя боли.

На середине пути вышли размяться, Эдуард побежал играть с коровами, которые паслись здесь, у ручья, поедая скоропостижно выгорающую на ярком солнце травку.

– Му-у-у, – орал Эдуард, бегая в равнодушной скотине.

– Он всегда такой? – спросила Даша.

– Это Папа Стиль, – ответил Костя. – Великий филантроп.

– Он подарил как-то клавиши твоему любимому писателю Зорану Питичу, – сказал я, держась за горло. – С тех пор Папа Стиль в нашем сердце. Немножко придурковатый только.

– Даш, расскажи че-нибудь? Че молчишь? – попросил Эдуард, когда мы двинули дальше.

– Не хочу, – ответила она.

Костя засмеялся:

– Это тебе не обычный бабий банальный ответ. Че на это ответишь?

– А ты че, пацан, вообще? Попутал, похоже, на отца не поднимай руку.

– Посмотри на меня! – сказал Костя, изображая грубый мужицкий голос. Это была старая история-шутка о том, как Эдуард домогался одной девчонки в прошлом туре.

– Посмотри на ми-ня! – я тут тоже начал смеяться так, что горлу пришлось несладко.

Организатора из Астрахани звали Филиппчик, и он до последнего не брал трубку. Ответил лишь на въезде в город. Да, все нормально, просто он спал с бодуна. Бар, в котором мы выступали, был совсем небольшой. Мой микрофон отстроили максимально громко, чтобы я не надрывался. Бармены были очень обходительны с нами, в отличие от владельца бара Филиппчика, они, судя по всему, прежде слушали наш реп. А Филиппчик смотрел на нас как на инопланетян. Чтобы он не свалился, его придерживала красивая девчонка в веснушках, будто сошедшая со страниц хипстерского журнала шестилетней давности.

– Мы тебя вылечим, – говорил один из барменов и наливал мне вкусный ром и чай.

– Такая тематика, – говорил Филиппчик, чокаясь со мной. – Мы решили, что не, типа чисто за рэпак платить деньги не варик. Это самое. Поэтому всем на входе по банке, короче, раздам, да? А вы пейте ром. Ваша десятка все равно. Не стесняйтесь. Такая тематика.

У Филиппчика сваливались штаны, взгляд был совершенно шальной. Он неуклюже впускал людей (человек пятьдесят пришло за концерт), вручая каждому банку «Клинского». Хипстерша смотрела на него с такой нежностью, что я завидовал их тихой судьбе.

– Тематика такая, гости дорогие, – говорил Филиппчик. – Это артисты, это книги, которые они продают. Пейте из банок, наслаждайтесь музыкой.

Начался камерный концерт. Мы с Костей пели реп, топчась в центре небольшого зала. На улице – лютая жара, у нас чай, вода, ром, вентилятор. Даша немного растерянная, но, кажется, она заинтересована мной. Надо сделать, чтобы это приключение превратилось в роман. Понимает ли она, что мы не просто сегодня переспим, а это начало путешествия за пазуху к самому богодьяволу? Или думает, что сможет сохранить дистанцию? «Вставлять в любимую женщину – это же невозможный пиздеж, это чувство такое ядовитое и красивое, что от него лучше сразу сдохнуть», – так говорил Костя.

Мы закончили, и он, пьяный и шальной после рома, достал фотку своей женщины из кошелька. Он тыкал изображение Даше в лицо и говорил: