– А ты не изменился! – одобрительно воскликнул Каньский, стоявший на небольшой прогалине почти у самого входа в мельницу.

Араго не верил глазам, глядя на дьявола своей судьбы, вновь явившегося из бездны преисподней. Два пистолета в руках – ну что ж, Араго тоже вышел из мельницы не безоружным, успел выхватить из-за голенищ свои старательно заряженные «ульрихи»[179]. Сейчас четыре дула смотрели друг на друга с тем неподвижным спокойствием, какого отнюдь не чувствовали два человека, державшие пистолеты в руках и сторожившие каждое движение противника. Пальцы дрожали на спусковых крючках, но друзья-враги еще сдерживали себя.

Араго ждал, каждую секунду ждал выстрела.

Знал, что Каньский не промахнется, но не мог заставить себя первым спустить курок.

– Клянусь, я узнал тебя с первого взгляда, хотя эта личина французского хлыща, франта и повесы к тебе очень даже пристала, – с той же интонацией провозгласил Каньский. – Но судьба опять сдала все козыри мне, не так ли, Ванька? Только ты об этом еще не знаешь!

Разом грянули два выстрела. С головы Араго свалился цилиндр, а вторая выпущенная в него пуля пролетела мимо.

Но он, уловив движение пальцев Каньского, тоже спустил курки своих пистолетов! Однако выстрелов не последовало.

А Каньский заливался смехом!

– Ты, бедняга, конечно, возносишь молитвы своему богу с благодарностью за то, что я промахнулся? – наконец презрительно бросил он. – Не обольщайся! Я составил себе славу в Польше как бретёр, я зарабатывал на жизнь, вызывая на дуэль всяких русских профанов и делая ставки на свою победу. Я всегда выигрывал! Но что случилось с твоими пистолетами? Может быть, случайная осечка? Попробуешь еще? Ну давай! И я попробую.

Он откинул полу своего сюртука и вытащил из-за ремня еще один пистолет.

Араго поднял пистолеты:

«Осечка? У обоих сразу?! Никогда такого не бывало!»

– Брось оружие! – раздался вдруг истошный крик, и Араго увидел вырвавшихся из-за кустов своих недавних знакомых: картежников Людвига и Богуша. Правда, на сей раз они сидели не за карточным столом, а верхом, и в руках держали не колоды, а по пистолету. – Руки подними!

Эти истошные вопли адресовались Араго, а Каньскому было сказано весьма почтительно:

– Вы рискуете, граф! Не стоит испытывать судьбу! Лучше было его пристрелить еще по пути на мельницу!

– Оставьте ваши трусливые советы, – высокомерно отозвался Каньский. – Во-первых, я не сомневался в Агнес, а во-вторых, хотелось, чтобы он напоследок узнал кое о чем.

«Я не сомневался в Агнес…»

Араго показалось, что эти слова хлестнули его наотмашь, да с такой силой, что заставили покачнуться.

– Вот именно, – ухмыльнулся Каньский, заметивший, как исказилось его лицо. – Я так и знал, что тебе это не понравится. Она тебя предала и заманила сюда, пойдя на немалые жертвы для убедительности. Ты видел, во что пришлось превратить ее очаровательный носик. Но она сама решила, что так ты скорее ей поверишь. Так оно и вышло. Агнес очень ловко разрядила твои пистолеты. Она давно решила отомстить тебе за то, что ты ее бросил. Мы помогли ей, она помогла нам. Сначала ее вела только ревность, но потом на смену ревности пришла жадность. За то, чтобы привести тебя к смерти, она запросила немало денег. Ну и еще особо ей будет приплачено за расправу с Андзей… с этим твоим Лукавым Взором.

«С Андзей?.. С Лукавым Взором? С Фрази?!»

Араго рванулся вперед, но все трое поляков мигом взяли его на прицел.

– Постой, постой, дружище, – почти ласково продолжал Каньский. – Да-да, держите его на мушке, хлопаки[180], он весьма увертлив, этот мсье Араго, этот господин Державин! Мне нужно буквально пять минут, чтобы навсегда завершить наши с ним переговоры. Ты не только увертлив, Ванька, ты ведь и весьма понятлив, и, конечно, угадал, что типографии – это только одна сторона нашей деятельности. Я тебе сейчас кое-что расскажу! Мне будет приятно пустить тебе пулю в лоб и видеть ужас в твоих глазах…

– Не дождешься, – процедил сквозь зубы Араго, чувствуя, как ужас скручивает его нервы, леденит сердце: Фрази в опасности, а он ничем не может помочь, и даже если сейчас был бы вооружен и смог одолеть этих троих, ему нужен час, чтобы добраться до Парижа, а где там искать Фрази?! И он мог только молиться и надеяться, что голос его не дрогнул, а глаза ничего не выразили, кроме ненависти, когда он бросил высокомерно: – Не дождешься!

– Не перебивай меня, – рявкнул Каньский. – А то я не смогу сдержаться и выстрелю раньше, чем открою тебе полное твое бессилие, полную невозможность остановить нас! Страха смерти ты не знаешь, но от этих слов ты ужаснешься! Да неужели вы с Лукавым Взором в самом деле возомнили, что своими дурацкими газетными статейками сможете нам помешать и не дать взбаламутить Францию? Вы, одиночки, решили помешать нам, которые пришли сюда ради истинной борьбы не на жизнь, а на смерть? Нам, которые поблизости к Парижу открыли десять тайных лагерей, где готовятся боевые отряды, готовые выступить в нужный миг и сгореть на баррикадах ради того, чтобы разжечь в этой стране пожар, который перекинется на Россию? Знай же: как только умрет генерал Ламарк…

– Неужели вы убьете Ламарка? – перебил Араго. – Он ведь поддерживает вас где только может!

Он почти не слышал, о чем говорит Каньский, почти не осознавал, что отвечает ему: кровь стучала в ушах, глаза следили за каждым движением врага, а мозг напряженно выискивал возможность наброситься на Каньского, обезоружить – и остаться при этом живым.

Ему было наплевать на свою жизнь. Надо было остаться живым, чтобы спасти Фрази!

– Кто говорит об убийстве? – пожал плечами Каньский. – Генерал болен холерой, и, хоть доктора делают все возможное, они не надеются на выздоровление. Он умрет не завтра, так послезавтра. Мы держим связь с рабочими Сент-Антуанского предместья, с этими озлобленными бедняками, и со студентами, которых хлебом не корми, только дай им отдать жизни за свободу, причем не только свои, но и как можно больше других прихватить с собой. Эти будущие правоведы, медики, философы готовы подняться на баррикады в любую минуту. И лишь только мы получим известие о том, что генерал испустил последний вздох, мы немедленно подадим во все наши отряды сигналы выступать. День похорон Ламарка станет первым днем новой революции, июньской революции! И ты, Ванька, конечно, уже понял, с помощью чего будут эти сигналы поданы? – Каньский захохотал, с искренним удовольствием глядя на Араго. – Да-да, с помощью телеграфа! У нас на линиях есть свои люди. Разумеется, эта бумажонка, которую ты видел, была подброшена тебе только для развития интриги, а все списки отрядов и мест расположения лагерей, настоящие коды и указатели на телеграфные линии, имена наших соратников на станциях – все это хранится в надежном сейфе. В самом надежном из всех! – Он хохотнул с вызывающим, самодовольным выражением. – О, это и в самом деле крепкий ящик![181] Ключ от него есть только у меня. И ни ты, ни кто-то еще не сможет нам помешать. Потому что ты сейчас умрешь, а Ролло и Агнес, я надеюсь, уже успели расправиться с Лукавым Взором.