Короткое рыдание, последний вздох – и тишина.

…Спустя час Тоннер, привязанный к дереву на берегу небольшого ручейка, отдыхал после стремительной скачки, а Араго стоял перед старой мельницей с отрубленными крыльями и оглядывался по сторонам.

Да, это была единственная мельница в Монморанси, как и говорила Агнес. Вот только домика, в котором вроде бы обитала ее любопытная тетушка, поблизости не оказалось. Вообще от станции дилижансов в направлении заброшенной мельницы шли безлюдные, незаселенные места, поля, заросшие травой или молодыми рощицами.

Агнес ошиблась? Или ошибся сам Араго?

Он достал из ольстров пистолеты, один сунул за отворот сапога, другой взял на изготовку. Шагнул к мельничной двери, поминутно озираясь и прислушиваясь.

Тишина, только ветер шелестит в ветвях высоких грабов и лип да переругиваются в вершинах сороки.

Щелястая рассохшаяся дверь была прикрыта неплотно. Араго отбросил ее носком сапога и встал на пороге, оглядывая довольно просторное помещение, стены и пол которого заросли пылью.

Что за чепуха? Да здесь бог весть сколько лет, как говорится, не ступала нога человека. Здесь не могло стоять никаких печатных станков!

Что за дьявольщина? Агнес его обманула? Но зачем? Или все-таки в Монморанси есть еще одна старая мельница?

Придется поискать. Араго сделал было шаг назад, как вдруг ветерок, залетевший в помещение через приоткрытую дверь, шевельнул на полу какую-то скомканную бумажку, которую он сначала не заметил.

Поднял бумажку, развернул ее и увидел аккуратный рисунок и два набора странных знаков:

Араго прищурился. Он знал, что это такое. Картинка слева представляла собой чертеж опоры оптического телеграфа, по которому во Франции в разных направлениях передавались военные и промышленные сообщения – а также… результаты розыгрыша национальной лотереи. Иногда в парламенте начинались разговоры о том, что надо передавать биржевые курсы и торговые сообщения, однако военное ведомство ставило для этого всевозможные препоны.

Устроен оптический телеграф был следующим образом: на крыше специально построенных башен и высоких зданий устанавливались столбы-семафоры с подвижными разноцветными планками: поперечной (она называлась индикатором) и двумя боковыми (регуляторами). Эти планки можно было изогнуть в разных направлениях, и каждое положение обозначало ту или иную букву или цифру.

В Париже были установлены пять семафоров: на крыше главной конторы телеграфной службы (на Университетской улице), на крыше Морского министерства на площади Согласия (линия Париж – Брест), на вершине той самой Нотр-Дам-де-Виктуар, Богоматери Побед, терцию которой проспал нынче утром Араго (линия Париж – Лилль) и на каждой из башен церкви Святого Сульпиция (один передавал сигналы из Парижа в Страсбург, а другой – из Парижа в Лион). Семафор, стоящий на Монмартре, на крыше церкви Сан-Пьер (отчасти благодаря этому семафору и познакомились Державин с Ругожицким), был-таки разрушен в 1814 году, однако не русским ядром, а прусским. На всем протяжении между Парижем и конечными пунктами (Лиллем, Кале, Страсбургом, Лионом и Брестом) находились от двадцати двух до восьмидесяти промежуточных семафоров, которые только копировали, не вникая в смысл, сигналы, исходящие из Парижа в конечную точку, или точно так же копировали сигналы, направленные в Париж.

Каждое министерство и их получатели имели свой код, напечатанный в особых справочниках, которые считались секретными документами. Сообщения были зашифрованы: шифровался каждый слог, слово или фраза. Для этого использовали цифры и буквы. Сигналы подавались два раза: первый обозначал номер страницы, второй – номер слова на этой странице.

Однажды Араго удалось заглянуть в сборник таких кодов, вернее, даже заполучить его на одну ночь: такую цену заплатил некий чиновник военного министерства из Страсбурга за проигрыш за карточным столом, уплатить который ему было не под силу… ну, разве что продать все свое имущество и расстаться с женой, которая, конечно, не простила бы ему проигрыша всех ее драгоценностей, лошадей и экипажей. Принять в качестве последней ставки платья этой дамы Араго со смехом отказался. В приватной беседе выигравший и проигравший сошлись на справочнике кодов. Всю ночь Араго, Василий Иванович Шпис и сам Поццо ди Борго сидели в секретном кабинете русского посольства в предместье Сент-Оноре над заветным справочником, копируя коды. В течение года русская разведка во Франции с легкостью расшифровывала все сообщения военного министерства (благодаря агентам Араго и Шписа, которые находились среди телеграфистов и успевали переписать передаваемые сигналы) и отправляла их дипломатической курьерской почтой в Россию, однако раз в год военные традиционно меняли коды, поэтому расшифровка новых уже представляла немалые трудности. Однако же все сообщения копировались агентами-телеграфистами и отправлялись в посольство, где их сначала препарировал Шпис, обладающий истинным талантом дешифровщика, а если он терпел неудачу, послание отправлялось либо в Берлин, либо в Вену, где трудились еще два дешифровщика.

Но все-таки на рисунок, оказавшийся в его руках, Араго смотрел недоверчиво. Казалось невероятным, что кто-то из шифрователей допустил такую ошибку: потерял и сообщение, и код. Возможно, это какой-то черновик?

Впрочем, разумеется, он не мог упустить случая выяснить, что попало ему в руки. Сунул за голенище другого сапога второй пистолет, достал из внутреннего кармана блокнот и карандаш (как и у всякого журналиста, у него всегда были при себе орудия труда) и, скептически улыбаясь, принялся за расшифровку, благо текст был короткий, а код под рукой.

Однако скептицизм исчез после первого же слова, когда Араго понял, что сочетание знаков означает «bracia». Во французском языке такого слова не было, однако было в польском, и переводилось оно как «братья»…

– Какие еще братья? – пробормотал Араго и продолжил расшифровку. Через пять минут он не то растерянно, не то с ужасом смотрел на появившуюся в его блокноте строку: «bracia рolacy nadszedl czas chwyciс za bron».

Строго говоря, по-польски, с диакритическими знаками и со знаками препинания фраза должна была выглядеть так: «Bracia рolacy, nadszedł czas chwycić za broń!», однако и в прежнем виде Араго перевел ее с легкостью: «Братья поляки, настал час взяться за оружие!»

– Да что за ерунда?! – воскликнул озадаченный и разозленный Араго, и ему отозвался насмешливый голос:

– Что-то ты слишком долго возился с этой ерундой, Ванька! Я думал, догадаешься быстрее!

Араго… нет, не Араго – Державин! – сразу узнал этот голос: голос бывшего друга и вечного врага.

Голос Юлиуша Каньского.

Вернувшись домой и проводив отчима в тот же склеп, куда несколько лет назад отнесли ее мать, Фрази никак не могла забыть слов Филиппа Бовуара: «Ты скоро останешься совсем одна, одна. Совсем одна, моя девочка!»