«Что-то ведет же меня по жизни? – думала она. – Что-то непонятное, как свечные отблески в зеркале, – не такое, как у всех… И пусть, и не могу я, и не буду… Пусть!»

Жила она на Патриарших. На следующий же день после ночного разговора Шеметов сам попросил ее об этом.

– Чувствую я себя хорошо, дома буду работать. Да и Толя уже сиделку пригласил, не беспокойся, – сказал он. – Не надо тебе здесь оставаться, Марина. Пожалей меня.

Он сказал «пожалей», но голос у него был твердый, и глаза – совершенно непроницаемые.

– Я тебе сообщу, когда документы будут готовы, – добавил Шеметов.

Так она и жила: в ожидании его сообщения, понимая, что больше ожидать от него нечего…

О том, что паспорт и виза готовы, сообщил ей Толя.

– Билет на когда тебе брать? – спросил он.

– На сегодня, – ответила Марина.

– Ишь, быстрая какая! – усмехнулся в телефонной трубке Толя. – Сегодня самолет уже улетел. Разве что ночным рейсом.

– Давай ночным, – согласилась Марина.

– Странная ты… – услышала она. – Все у тебя не как у людей, и кто только тебя такую выдержит! Ладно, будь дома: через два часа билеты привезу.

Марина сама себе не решалась признаться в том, что в глубине души ожидает появления Алексея – или хотя бы его прощального звонка. Но он не звонил, не заходил, а в ответ на ее робкий вопрос о его самочувствии, Толя сказал:

– Да ничего вроде. К нему даже датчики какие-то швейцарские на двое суток цепляли, записывали все. Новый такой способ, специально для сердечников. Врач сказал, все хорошо, в отпуск только надо уйти. Ну, так это и без врача понятно.

– Уйдет он в отпуск? – спросила Марина.

– А кто ж его знает? – пожал плечами Толя. – Как сам решит, так и будет, меня небось не спросит.

Толя же и отвез ее ночью в Шереметьево. Шел дождь, блестело мокрое шоссе, волоокая девица зазывно улыбалась на придорожном плакате, рекламируя тушь для ресниц.

Сердце у Марины холодело от пугающей пустоты, в которую оно все глубже погружалось.

– Скажи мне свой телефон, – попросила она Толю. – Можно будет тебе позвонить?

– Можно, – кивнул он. – А что, Шеметову не позвонишь больше? – Марина увидела, что он наблюдает за нею в зеркальце заднего вида. – Помнишь, ночью звонила?

– Нет, – ответила она. – Он не хочет больше так, а по-другому – я не могу, наверное…

– Дуры бабы, – покрутил головой Толя. – Сами себе проблемы выдумываете, все бы вам левой ногой правое ухо чесать. А он мне еще говорит – женись, мол, женись! Да что я, ума лишился? Ладно, записывай телефон.

«Так ли я мечтала попасть в Париж!» – думала Марина, глядя, как блестит в свете аэродромных фонарей надпись «Air France» на борту «Боинга».

Через несколько часов перед нею должен был открыться город, в котором прошли лучшие годы ее отца, о котором она столько слышала и читала, что, кажется, могла бродить по нему с закрытыми глазами! И что же? Сердце ее плавает в пустоте, и растерянная тревога заставляет ее оглядываться на ступеньках трапа…

Когда Марина поднялась по лестнице из метро «Сен-Жермен-де-Пре», утреннее солнце только что осветило стены домов. Париж встречал ее таким золотым, таким ясным сиянием, что ей показалось: она попала совсем в другой мир, в котором растворились ночные московские тревоги, – и сердце ее забилось в радостном предчувствии.

Он лежал перед нею – трепетный, великий город, и Марина остановилась в растерянности, не решаясь ступить на его мостовую.

Ей показалось, что Париж совершенно пуст – такая удивительная, прозрачная тишина стояла на его улицах, и даже редкие прохожие, казалось, парили в воздухе. Негр, подметавший улицу, провел метлой у самых Марининых ног, и она отошла наконец от выхода из метро, в душе благодаря подметальщика за то, что он помог ей сделать этот первый шаг по парижской мостовой.

Тут только Марина поняла, что у нее нет даже плана города, что она понятия не имеет, куда идти или хотя бы – где поменять деньги. И она пошла по Рю Бонапарт куда глаза глядят, то и дело спотыкаясь оттого, что смотрела не под ноги, а на фронтоны, мансарды и каменные карнизы.

Все показалось ей ненужным – книги, которые она прочитала, бесчисленные репродукции картин, на которых изображены были эти улицы! Париж был совсем не такой, каким она его представляла, и это было в нем самым прекрасным.

Марина перешла бульвар Сен-Жермен и тут только догадалась, что идет к Сене, а Латинский квартал с Сорбонной остается у нее за спиной. Но ей не хотелось сейчас отступать от неожиданно выбранного маршрута – и она пошла дальше: мимо церкви Сен-Жермен-де-Пре, мимо крошечных лавок, в витринах которых выставлены были картины…

Весь он был не такой, утренний ее Париж, весь он был неожиданный, и особенно – набережная Сены. Подойдя к парапету, Марина смотрела, как просыпаются клошары под мостом, как выплескивают они в воду какие-то кастрюли, ругаются, смеются, кормят собак…

– Мадам! – услышала она и вздрогнула от неожиданности. – Мадам, не поможете ли вы мне немного – сколько не жалко?

Перед нею стоял мужчина – молодой, не старше двадцати пяти – и смотрел на нее умильными круглыми глазами, в которых, без капли стеснения, выражалось лукавство, готовность честно обманывать кого угодно и радость от того, что день только начинается.

Говорил он по-французски, и Марина обрадовалась уже тому, что отлично его понимает.

– К сожалению, – ответила она, доставая из сумки кошелек, – банки, кажется, еще закрыты, и у меня просто нет франков. Только доллары…

– Ничего, – любезно кивнул клошар, – я возьму доллары и сам их поменяю, как только откроются банки. Какие у вас купюры? – небрежно переспросил он.

– Вот, есть десять.

Марина протянула ему банкноту, и та мгновенно исчезла в кармане потертого пиджака.

– В благодарность – маленький совет. – Клошар широко улыбнулся. – Во-он там, за углом, есть банкомат «Америкэн экспресс». Ведь у вас эта кредитная карточка, не правда ли? В Париже вы можете получить деньги, не дожидаясь, пока откроется банк! Сейчас только пять часов утра, мадам, неужели до девяти вам не захочется кофе?

И, рассмеявшись бестолковой Марининой щедрости, клошар, насвистывая, пошел по бульвару.

Даже нищие здесь были совсем не такие, как в Москве – веселые, беззаботные парижские нищие!..

Марина шла по набережной – и Лувр, «Самаритэн», тонкая спица Сен-Шапель словно провожали ее вдоль Сены. Она уже даже не удивилась, когда силуэт Нотр-Дам наконец показался вдалеке. А куда ему было деваться в Париже!

Ей хотелось войти в собор, но сначала она обошла его вокруг. И – остановилась, ошеломленная. Она вдруг наяву увидела те самые странные столбы, похожие на ребра какого-то гигантского животного, которые однажды видела во сне!