В мае прошли новые волнения в Китае, а 20 июня там был убит германский консул фон Кеттелер. 27 июля Вильгельм провожал в Китай карательный отряд и в порту произнес свою знаменитую «гуннскую речь». В ней он призвал солдат не давать пощады китайским бунтовщикам, заявив буквально следующее (согласно одной из версий; разные варианты речи обнаруживают определенные отличия друг от друга в построении фраз и выборе слов, впрочем не очень значительные):

Как писал в 1936 году англичанин Бенсон, один из биографов Вильгельма, «высказав это, новое воплощение короля Аттилы сошло с трибуны, и с этим напутствием его гунны отправились в Китай».

Перепуганный Бюлов основательно почистил предназначенный для опубликования текст, но по крайней мере одна газета сумела раздобыть неотредактированный экземпляр и напечатала речь кайзера во всей ее первозданной красе. Вильгельм, прочтя официальную версию своей речи на борту «Гогенцоллерна», отплывшего в очередную, несколько задержавшуюся в тот год «северную экспедицию», вроде бы остался недоволен произведенными в ней изменениями. «Вы выбросили все самые лучшие места…» — упрекнул он своего министра иностранных дел. Российский посол выразил озабоченность по поводу тона речи кайзера. Мобилизовав все свое дипломатическое искусство, Бюлов информировал Вильгельма о состоявшемся разговоре следующим образом: «Я со всей серьезностью ответил графу Остен-Сакену, что речь Вашего Величества во Вильгельмсхафене представляет собой полностью оправданное выражение Вашего Высочайшего негодования по поводу мерзкого и жестокого убийства официального представителя Вашего Величества…»

Баронесса фон Шпитцемберг выразила свою полную солидарность с кайзером. Она посчитала речь очень, очень хорошей. Всеобщее одобрение вызвало и назначение Вальдерзее главой международного миротворческого контингента. 14 августа «гунны» добрались до Пекина, а еще через несколько дней кайзер вновь выступил с воинственной речью, напомнив о «миссии, завещанной мне предками» и своей «твердой решимости» выполнить ее. Вскоре в Потсдам прибыл китайский принц Чунь с извинениями за своих подданных. Церемония прошла в Ракушечном зале Нового Дворца.

По возвращении из северного похода Вильгельм отправился на открытие очередного памятника — на сей раз Великому Курфюрсту в Билефельде. Бюлову был дан знак — готовиться занять высший государственный пост. В последний момент тот заколебался. В письме Эйленбургу от 23 августа он сообщал: «Я не из робкого десятка, но не могу не испытывать опасений перед лицом такого глубочайшего невежества и нежелания знать истинное положение дел, таких оторванных от реальности мыслей, эмоций, суждений, таких иллюзий…»

В сентябре Вильгельм предложил царю провести совместные маневры армий и флотов, рассчитывая использовать удобный случай для еще одной попытки расстроить франко-русский альянс. Николай при этом «мог бы пребывать на своей яхте, а я — на своей». Николай дал свое согласие. В личных отношениях двух императоров наступила некоторая разрядка. 23 сентября из своего охотничьего угодья в Роминтене Вильгельм писал Николаю, что он только что посетил литовский городок Виститтен — на российской территории — с гуманитарной миссией: там случился большой пожар, сгорело много домов, и надо было помочь погорельцам. По словам Вильгельма, «они там меня приняли за русского генерала, возможно за самого генерал-губернатора — я был в форме моего гренадерского санкт-петербургского полка!». Далее в письме он поделился своими горестями: «Я вчера ходил на охоту, но зря: появился волк и разогнал всех оленей… Попытаюсь добыть меха для моей драгунской формы…»

О Гогенлоэ все как будто забыли. Посылка войск в Китай, назначение Вальдерзее — обо всем он узнавал последним. 16 октября он подал прошение об отставке. Дорога для Бюлова была открыта.

Вильгельм задним числом утверждал, что назначение Бюлова не было заранее решенным делом. Среди прочих возможных преемников Гогенлоэ всплывали имена его кузена Лангенбурга, а также Гатцфельдта. В ходе беседы кайзера с баварским посланником, графом Лерхенфельдом, последний высказал мнение, что новый канцлер не должен быть выходцем из Южной Германии. Именно тогда ему в голову и пришла мысль о Бернхарде фон Бюлове, писал Вильгельм. Новый канцлер был пруссаком, уроженцем Мекленбурга, правда, без налета присущей обитателям этого медвежьего уголка рейха провинциальности. Он был молод по сравнению со своими предшественниками, женат на итальянской аристократке. Эффектная дама училась музыке у самого Листа. Его отличал острый, хотя и несколько поверхностный, интеллект. Он любил пересыпать свою речь разными изречениями на латыни — в этом отношении с ним соревноваться мог, пожалуй, лишь сам кайзер. Назвать его типичным юнкером было невозможно.

Баронесса фон Шпитцемберг одобрила выбор кайзера. «Бюлов сделан не из железа, — писала она, — но это и к лучшему; иначе его быстро сомнут и сломают». Он, несомненно, обладал качествами государственного деятеля недюжинного масштаба. Не только из уст его приятеля Эйленбурга можно было впоследствии услышать, что, останься он в ближайшем окружении Вильгельма, и мировой войны не было бы. Бюлов сам охотно повторял эти слова, угрожая судебным преследованием в отношении любого, кто осмелился бы заявить, что его политика ничуть не отличалась от политики Бетман-Гольвега. Примерно то же утверждал и посол в Вашингтоне Бернсторф. Даже Вильгельм признавал, что в сохранении мира в условиях развязанной Тирпицем гонки морских вооружений была немалая заслуга Бюлова.

Издатель письменного наследства Бюлова вообще позволяет себе совершенно категоричное суждение: «Абсолютно очевидно, что он предотвратил бы развязывание мировой войны». В подтверждение был приведен отрывок из его письма, датированного 6 ноября 1905 года, в котором говорилось: