«Если Россия объединится с Англией, это будет означать открытие направленного против нас фронта, что в ближайшем обозримом будущем приведет к большому международному военному конфликту. Каковы были бы его последствия? Выйдет ли Германия победительницей из этой катастрофы? Увы, скорее всего Германия потерпит поражение, и все кончится триумфом революции».

Не только сторонники Бюлова высказывали столь лестные для него оценки. Мнение, что он мог бы удержать Германию от сползания в военный кошмар, разделял и Гольштейн, несмотря на то что Бюлов был главным виновником краха его карьеры. Наконец, упомянем о словах итальянского короля Виктора Эммануила, с которыми тот обратился к Бюлову в декабре 1914 года: «Если бы Вы были в Берлине, всей этой глупости не случилось бы». Верно: у Бюлова была заслуженная репутация человека, умевшего выпутываться из трудных ситуаций. Но это умение в немалой степени определялось полным отсутствием у него каких-либо моральных принципов.

Последнее обстоятельство дало основание и для более критических оценок этой личности. Так, согласно мнению графа Монтса, его преемника на посту посла в Риме, Бюлов «обхаживал всех и всех предавал. Он страшно боялся России и был буквально влюблен в Италию — эти чувства и стали основой его личной политики, в водоворот которой позволили себя втянуть Гольштейн и Его Величество, — последний, впрочем, время от времени находил в себе силы этому сопротивляться».

Монтс считал, что в условиях, когда Париж и Петербург вели курс на войну, Бюлов никак не мог ее предотвратить. Для него на первом месте всегда стоял вопрос о личной власти. Кайзер и канцлер порой спорили, в чем-то уступал один, в чем-то другой, но, в общем, Бюлов научился довольно ловко приспосабливаться к неожиданным поворотам во взглядах кайзера относительно войны и мира. Позиция кайзера была противоречива: он любил воинствующую риторику, но следовал заповедям бонапартизма — найти внешнего врага и создать культ национального величия на основе противостояния исходящей от него угрозе. К тому же Вильгельм хорошо помнил о судьбе Наполеона III, чтобы решиться попытать счастья на поле боя.

Первое время Вильгельм был в восторге от нового канцлера. Впрочем, «медовый месяц» он пережил и с двумя его предшественниками, но идиллия в отношениях с Бюловом длилась достаточно долго. Степень близости их отношений характеризует тот факт, что у кайзера был ключ от черного хода во дворец канцлера и он мог запросто навестить того после своей утренней прогулки по Тиргартену. «Я предоставляю Бернхарду Бюлову полную свободу действий; с тех пор, как он есть у меня, я могу спать спокойно», — писал Вильгельм Эйленбургу. Гольштейн, который определял политику в начальный период канцлерства Бюлова, отзывался о кайзере как об «импульсивном, прискорбно поверхностном господине, абсолютно не имеющем понятия ни о международном праве, ни о политических прецедентах, ни о дипломатической истории, и менее всего — о том, как надо себя вести с людьми». Британскому послу Эдварду Гошену он посоветовал относиться к кайзеру как к капризному ребенку или просто придурку. Известно, что он неоднократно ставил вопрос об отрешении кайзера как помешанного. Некоторые считали, впрочем, что эти характеристики вполне подходят самому Гольштейну. Вильгельм позднее заявлял, что он предупреждал Бюлова насчет злокозненной сущности Гольштейна. Тот вряд ли нуждался в таких предупреждениях: Бюлов умел держать в рамках Гольштейна — «серого кардинала» германской дипломатии. Вильгельм явно не проявил должной бдительности в отношении человека, который регулярно снабжал журналиста Гардена материалами, компрометирующими окружение монарха. Компромат на нового канцлера имелся. Речь шла о шкатулке с любовной перепиской между супругой Бюлова и польским пианистом и композитором Карлом Таузигом. История была старая: Таузиг скончался в 1871 году в возрасте 30 лет, но все же…

Англо-германские отношения переживали не лучшие времена. Продолжалась война с бурами. В Великобритании господствовали настроения джингоизма. В Германии симпатии к бурам приняли масштабы общенациональной эпидемии. Речь, произнесенная Вильгельмом 18 октября 1900 года в Гамбурге по случаю спуска на воду линкора «Карл Великий», отнюдь не способствовала разрядке напряженности: он вновь высказался насчет «жгучей необходимости для Германии иметь мощный военно-морской флот». В конце года произошел эпизод, немало порадовавший Вильгельма и Тирпица: англичане захватили два германских парохода и под конвоем отвели их в свой порт. Кто-то даже предложил дать медаль британскому офицеру, осуществившему эту акцию: теперь шансы на принятие рейхстагом второго закона о флоте значительно увеличились. В разговоре с французским послом кайзер прибег к языку скрытых угроз: «В нынешних обстоятельствах я вынужден соблюдать строжайший нейтралитет. Прежде всего мне надо создать флот, и лет через двадцать я буду говорить другим языком».

Тирпиц, ближайший соратник Вильгельма в организации флота, был личностью своенравной; иметь с ним дело было нелегко — даже кайзеру, который привык к беспрекословному послушанию. «У него замашки Бисмарка, со мной это не пройдет», — так отозвался однажды Вильгельм о своем гросс-адмирале. Цель Тирпица была достаточно амбициозной: тридцать восемь линейных кораблей плюс соответствующее число вспомогательных судов. Увлечение флотской романтикой захватило и сугубо сухопутных немцев из Южной Германии, включая даже эльзасцев. Тирпиц считал это заслугой кайзера, для которого строительство мощного флота было помимо всего подходящим лозунгом для сплочения нации. Для адмирала был характерен сугубо прусский подход к делу: поменьше всяких шоу, церемоний, разных там «Кильских недель», поменьше хвастовства и показухи, максимум эффективности и экономии.

Впрочем, ему приходилось мириться с эскападами кайзера — вроде устройства парусных регат и пышных морских фестивалей, а также терпеть его стремление играть роль великого конструктора. Офицеры Главного морского штаба тратили немало времени, доводя до уровня рабочих чертежей многочисленные эскизы и задумки, которые сыпались из Вильгельма как из рога изобилия. Разумеется, ничего путного в результате не получалось. Одним из любимых детищ Вильгельма-конструктора был проект «Гомункул» — торпедный катер с тяжелым вооружением. Тирпиц долго убеждал кайзера отказаться от этого проекта и наконец убедил — в Роминтене во время совместной охоты. Удача не приходит одна — адмирал сумел подстрелить оленя. Отправленная в министерство телеграмма лаконично отразила его приподнятое настроение: «Убил оленя и гомункула».

Тирпиц, как уже говорилось, в совершенстве освоил науку общения с кайзером — он знал, что добиться чего-либо проще в разговоре наедине. Перед охотой Тирпиц всегда договаривался с загонщиками о том, чтобы они не торопились поднимать зверя, а выигранное таким образом время тратил на «обработку» своего собеседника. Из всех охотничьих угодий Тирпиц предпочитал Роминтен: простая здоровая пища, меньше высокомерия со стороны властелина и меньше заискивания по отношению к кайзеру это импонировало Тирпицу, выходцу из среды отнюдь не аристократической. По вечерам читали, декламировали отрывки из любимых произведений. Иногда приглашали полковника из российского гарнизона по ту сторону границы и изводили его вопросами о том, каковы будут его действия в случае начала войны.