Ответом была всеобщая тишина и перегляды, словно каждый предлагал это опасное путешествие другому. И только отчаянный Назарка Васильев, поправив за поясом саблю и проверив, надежно ли заряжен пистоль, хлопнул себя по коленям:

— Пойду я, стрелецкий голова! Не сказнят же меня саратовские бунтовщики. Нет за нами никакой вины перед ними.

— Иди, Назарка, — обрадовался Тимофей Давыдов. — Постарайся узнать, что сталось с воеводой Лутохиным да с Лаговчиным. Мне для отписки надобно все доподлинно знать.

Сойдя на песок, Назарий неспешно, вразвалку, утопая в рыхлом грунте, пошел вверх к посаду. Его приметили, когда он из проулка объявился на торговой площади, загородили дорогу кто с ружьем, кто с копьем или домашними вилами. Лица суровые, еще не остывшие после отчаянной драки в городе, у приказной избы, откуда теперь на телегах развозили по домам побитых стрельцов и детей боярских, чтоб схоронить до наступления темноты на кладбище за монастырем.

— Аль одного стрельца испугались, люди добрые? — Назарка придал своему скуластому лицу удивленное выражение, саратовцы поневоле смутились, опустили оружие.

— Чего пугаться? Воеводы с его детьми боярскими не испугались… Да и Ваську Лаговчина тоже малость не ухайдакали!

— Послал меня к вам мой командир, голова казанских стрельцов Давыдов, чтоб спросить: что вы сделали с воеводой? А ежели он жив и вам не надобен и ежели не хотите греха на душу брать, то б отдали его Давыдову. А он свезет его до Казани, а там ему какую дорогу Господь укажет.

Вожак посадских Ивашка Баннов, заломив шапку на рыжих волосах, ответил пятидесятнику спокойно, даже миролюбиво: помнил, что малое время тому назад сам ходил на берег и уговаривал чужих стрельцов не вмешиваться в здешние дела:

— Мы воеводу Лутохина взяли и посадили под караул. С ним сидит и московский стрелецкий голова Лаговчин, ждут и, должно, черту молятся, авось вместо вил горячей кочергой в котел подсадит, все легче!

Посадские посмеялись злой шутке своего предводителя.

— А что с другими стрелецкими командирами сотворили? — не утерпел и спросил Назарка. — Неужто всех побили?

— Двоих пятидесятников и двоих сотников не тронули стрельцы по доброте их нрава, а тех, что крепко супротивничали, тех побили или поранили, теперь дома лежат в досмотре родных. А там как атаман ими распорядится.

— Когда ожидаете атамана? — снова спросил Назарка: знать надобно, много ли времени осталось, чтобы бежать отсюда как можно быстрее. — Ночью тьма, атаман вряд ли на стругах подойдет к берегу, чтоб на песчаных отмелях не сесть!

— Зачем же в ночь? — возразил Ивашка Баннов, хвастаясь перед пятидесятником своей осведомленностью и причастностью к важным событиям. — Мы встречь атаману послали конных гребцов по берегу, чтоб он пришел и спас нас, — это мы думали, что ваши стрельцы в драку пойдут на стороне воеводы! Ан вышло все по-доброму. Поутру и встретим. Аккурат праздник Божий грядет на завтрашний день — Успеньев день Пресвятой Богородицы.

— Ну, коли так, братцы, — закончил беседу с посадскими пятидесятник Назарка, — то счастливо вам оставаться и праздновать. А мы вослед за своими стрельцами погребем домой…

— Счастливо, стрельцы! Ждите нас с атаманом в верхних городах! Варите пиво, да побольше! — со смехом сказал саратовский стрелец с бердышом в руках, на левой руке не хватает половины указательного пальца — след одного из многих сражений, выпавших на долю немолодого уже ратника.

— Всенепременно через месячишку и к вам под Казань грянем! — добавил Ивашка Баннов. — Как знать, вдруг у вас в кремле и зазимует атаман перед московским походом!

— Ой ли зазимуете в Казани! — Шел к берегу в сопровождении кучки шумных посадских ребятишек и ворчал потихоньку Назарка. — Великий государь не попустит вам так долго гулять да воевод топить, будто безнадобных котят! Пришлет под Казань альбо еще где ранее сильную рать. А у вас, вона, каждый второй с никчемным оружием бегает…

На струге Назарку встретили нетерпеливыми вопросами, что да как там. Выслушав Назаркин рассказ, стрелецкий голова понадеялся на лучшее в судьбе воеводы Лутохина, но не Лаговчина.

— Может, и не казнят воеводу, — покрутил он длинный ус на пальце, — коль под арест посадили… А нам здесь более мешкать недосуг. Ну, братцы, поднажмите на весла! Уйдем счастливо — будет вам от казны изрядное награждение деньгой и товарами, самолично к князю Петру Урусову с челобитной пойду.

Гребцы развернули парус по ветру, закинули весла, рванули их на себя, и струг тяжело пошел навстречу течению…

Два дня шли под веслами и под парусом, ловя всякий легкий ветерок, чтобы дать возможность гребцам хоть малость передохнуть.

— Эх, поворотить бы теперь Волгу вспять, куда как легче поплыли бы! — вздыхал Назарка, садясь за весло, — командиры через каждый час меняли гребцов, чтобы по возможности не сбавлять хода стругу. — Далеко ли до переволоки?

— Да с рассветом ныне должны дойти, — ответил стрелецкий голова, вглядываясь в темную воду в предрассветной туманной дымке. Шли даже ночью, сменяя друг друга, от паруса, увы, помощи было немного, обвис, дожидаясь хотя бы бокового ветра. Вдруг Тимофей Давыдов насторожился, взял в руки ружье. — Эгей, кто там плывет, а? Гребите, сберегая свою жизнь, сюда!

Все свободные от весел вскинулись на ноги — только что улеглись было дать телу роздых! — стали вглядываться вперед: сверху шли под веслами два легких челна. Давыдов вынул из-за пояса пистоль и пальнул вверх — громкое эхо прокатилось над Волгой. Челны тут же довернули левее и властно окликнули:

— Кто вы и откудова? Ежели воровские люди — откроем стрельбу из пищалей! Нас немало здесь!

— Голова казанских стрельцов Давыдов! Из Саратова. А вы зачем пустились по Волге? К ворам бежите?

Человек в форме рейтарского ротмистра, стоя с ружьем наизготовку, дал знак подойти к стругу вплотную и, когда челн стукнулся о борт, вскинул голову, вгляделся. Бледное, узкое лицо с русыми усами и со светлыми, как у северянина, глазами казалось весьма утомленным. Ротмистр, вглядевшись в стрелецких командиров, задержал взор на Давыдове, облегченно вздохнул.

— Узнал я тебя, стрелецкий голова. Видел при твоем отплытии из Синбирска. Дайте руку.

Назарка Васильев склонился через фальшборт струга, протянул руку, ротмистр вцепился в нее крепкими пальцами, пятидесятник почти втянул его на палубу.

— Ротмистр рейтарской службы, прозываюсь Марком Ароновым, послан из Синбирска от тамошнего воеводы князя Милославского. — По произношению ротмистра Тимофей Давыдов понял, что Марк из иностранцев, то ли поляк, то ли литвин обрусевший, каких ныне на службе у великого государя много. — Велено мне спуститься до Саратова за всеми возможными новостями о воре и разбойнике Стеньке. Вам он, песья кровь, не попадался?

Тимофей Давыдов с грустной улыбкой глянул на молодого еще и не нюхавшего, похоже, пороха ротмистра, на его людей: в обоих челнах было по пять человек. Синбирские стрельцы, удерживая челны близ струга, изредка взмахивали веслами, ожидая, чем кончится разговор старших.