Немец трижды пытался встать и, хромая, продолжить путь, но тут все начиналось сначала. Чем это закончилось, мы так и не узнали, так как в ужасе побрели дальше. Нам оставалось лишь гадать, удалось ли ему встать снова, или он так и остался лежать позади нас в снегу, раненный или мертвый.

Ярость русского с человеческой точки зрения была понятной. Наверное, он сам был свидетелем или слышал о тех жестоких поступках, что совершали во время войны немцы… и поэтому возненавидел их всех. Но почему именно тот пленный среди сотен других вызвал такую бурную ненависть? И если тот русский хотел убить его, то почему он просто не застрелил из автомата, а предпочел замучить до смерти? Почему только он один вдруг решил отомстить и никто из его товарищей-конвоиров не присоединился к нему? Могла его жажда мести распространиться и на нас?

До сих пор я так и не смог найти ответ на этот вопрос».

Когда на следующий после прорыва день советские солдаты разрешили части эвакуированных венгерских жителей вернуться по домам, один из них стал свидетелем следующей картины:

«Утром 12 февраля было еще темно, когда к нам подошел патруль из трех солдат, один из которых заявил: «Идите домой, осада кончилась». Они выкрикивали это у каждого дома… Нам с сыном с трудом удавалось тащить санки, потому что снег к тому времени уже успел растаять. По дороге мы повсюду видели тела мертвых немецких солдат в полной экипировке…

На аллее Олас впереди нас мы увидели трех русских солдат, которые направлялись куда-то пешком. Когда мы дошли до Картографического института, русские нас остановили. Мы не знали, что происходит. Мы стояли за патрулем в третьем ряду, а за нами шла целая толпа из женщин, детей, больных людей. Вдруг я увидел оборванного, истощенного, сгорбленного солдата в немецкой форме без оружия, который шел в нашу сторону с улицы Ретек. Бедняга совершил одну ошибку. Он не застегнул шинель, и поэтому всем был виден Железный крест на его мундире.

Пока патруль совещался, мы стояли и гадали, что же будет дальше. Перебросившись несколькими фразами со своими товарищами, один из патрульных кивнул немцу: «Пойдем». Он повел его к рельсам трамвайного маршрута Хювёшвёльди, проходившим по другой стороне улицы. Разумеется, в то время городские трамваи не работали, а сами рельсы замело снегом. Патрульный заставил немца идти впереди себя и, когда тот почти дошел до путей, выстрелил ему в затылок на глазах у всех нас. Немец упал лицом вперед… и так и остался лежать на земле».

Я с трудом тащился в сторону аллеи Олас в сопровождении высокого русского солдата. Вокруг поясницы у него был повязан алый пояс священника (кто знает, кому из прелатов на свою беду довелось попасться ему на пути). Русский постоянно показывал мне блестящую цепочку, похоже золотую… Мне пришло в голову, что пояс священника символизирует бренность людских желаний. Я подумал, принесет ли он что-то хорошее этому воину.

Аурел Шаламон

Они действительно набрали много вещей. От меня им достались пара сапог, бриджи для верховой езды, фонарик, на котором я нацарапал: «Украден у обер-лейтенанта Печи», и множество других мелочей.

Дьёрдь Печи

Победители обычно совершают больше актов беззакония, чем те, кто был побежден. Немцы относительно редко издевались над советскими солдатами во время осады, об этом до сегодняшнего времени мало кто упоминает. Вопреки международным нормам, немцы заставляли пленных носить боеприпасы, но обращались с ними довольно гуманно. Это не в последнюю очередь объясняется тем, что они сознавали, что если сами попадут в плен — а это становилось все более и более вероятно, — то за любой акт жестокости их призовут к ответу. Типичным является то, что, когда сама Германия превратилась в поле боя, Гитлер издал приказ: «Пленных, захваченных в боях за город или поселок… не следует убивать вблизи линии фронта, так как расплачиваться за это придется гражданскому населению». В Венгрии произошло лишь несколько громких актов жестокости с немецкой стороны, и все они были на полную катушку использованы советской пропагандистской машиной. Понятно, что все эти заявления не были лишены оснований. В отдельных случаях немцы действительно практиковали казнь раненых советских солдат. Например, состоявший при боевой группе майора Вихароша немецкий унтер-офицер собрал в подвале несколько раненых и расстрелял их.

С советской стороны казни раненых военнопленных, в особенности эсэсовцев и солдат вспомогательных служб, которых ошибочно принимали за так называемых власовцев, были обычным делом. Эти представители вспомогательных служб, которых, как правило, приписывали к соответствующим службам частей вермахта, составляли в немецких войсках от 5 до 10 процентов. Один из бойцов группы «Морлин» вспоминал:

«Русские начали ударами прикладов сгонять за один из домов русских и украинских пленных из тех, кто служил в немецкой армии. После того как их прогнали сквозь русский строй на площадь, их поставили вместе и расстреляли у нас на глазах».

Другой пленный рассказывает:

«Когда нас построили, советский офицер спросил, были ли среди нас русские. Я хорошо знал русский язык и менталитет, чтобы понять, что за этим последует. Из строя вышли вперед около двадцати человек. Среди них, наверное, были хиви («добровольные помощники», либо дезертиры из Красной армии, либо советские военнопленные, вступившие в немецкую армию), но в большинстве своем это были немцы из России, которые служили в СС. На наших глазах русские набросились на них с саблями, а когда все уже лежали на земле, избитые и изрубленные, их наконец добили очередями из автоматов».

Было невозможно заранее определить, что сейчас последует казнь:

«Нас вели в сторону холма Рожадомб. По дороге мы остановились напротив большого дома. Здесь, обменявшись несколькими фразами, они расстреляли солдата, который шел в голове колонны, в двух рядах впереди от меня. На нем был венгерский мундир, но он тоже говорил по-русски. Может быть, тот солдат был власовцем? Он лежал и умирал, истекая кровью, а мы шли дальше, переступая через его тело».

В немецком военном госпитале, расположенном в подвале здания, где теперь располагается библиотека Сеченьи, советские солдаты по отдельности беседовали с каждым пациентом. Всех тех, кто носил немецкую форму, но не отвечал на вопросы, заданные на немецком языке, расстреливали на месте. Русские изнасиловали и зарезали нескольких медсестер. Иногда в палаты бросали ручные гранаты. Похожие акты жестокости против немецких раненых происходили почти во всех госпиталях.

Часто советские солдаты предпочитали вообще не брать пленных. Они истребляли даже тех немцев, кто пытался сдаться. Как рассказывали очевидцы, «на насыпи у зубчатой железной дороги сомкнутыми рядами лежали тела немецких солдат с поднятыми руками». О подобных расправах упоминается во многих источниках.

Самому большому риску подвергались солдаты войск СС и раненые. Первых убивали из политических соображений, а вторых потому, для их излечения потребуется слишком много труда, а пока они не смогут работать. На стадионе в Будакеси пленных эсэсовцев заставляли самим рыть себе могилы перед расстрелом. В Пилишсенткересте и советские, и немецкие солдаты с помощью топоров расчленяли попавших в плен во время уличных боев солдат противника. Некоторых раненых военнопленных волокли по дороге привязанными к грузовикам или давили живьем гусеницами танков. Такая участь, в частности, постигла пациентов военного госпиталя, размещенного у здания военного министерства. Больных демонстративно собрали на улице, где подвергли страшной казни. Прапорщику Норберту Майору пришлось стать свидетелем следующего происшествия: