образом с километр, я обнаружил, что сугробы стали ниже, и теперь я могу рассмотреть пространство перед собой. Поднял глаза и увидел над горизонтом колоссальной высоты слой белого пара, занявший всё пространство от края до края небосвода и уходивший, казалось, прямо в ультрамариновый космос.

Я остановился и несколько секунд стоял оторопевший от величия этой картины. Это было похоже на трубу теплоэлектроцентрали диаметром в несколько десятков или даже сотен километров.

Меня осенила догадка. Я сорвал с левой руки рукавицу и постоял пару минут. Рука покраснела, как обычно на сильном морозе, но признаков обморожения не было. Я надел рукавицу, но тут же аккуратно, зажмурившись, снял защитные очки. Медленно разжал веки и убедился, что глаза не пострадали. Тогда я начал снимать шарф с лица. Оставшись с голым лицом на морозе, я напряжённо вникал в свои ощущения, но ничего, кроме крепкого зимнего морозца не чувствовал.

По всему выходило, что здесь гораздо теплее, чем в Полянах. Похоже, что температура здесь была в районе тридцати пяти-сорока градусов мороза.

Немного подумав, я замотал лицо одним шарфом, а второй сунул за пазуху. Очки положил в карман. Затем развернулся и пошёл назад. Минут через двадцать я добрался до трактора. Двигатель «Нивы» тихо урчал. Егорыч в кабине разомлел от тепла и уснул. Я растолкал его, рассказал в двух словах суть и объявил, что собираюсь идти по Витиному следу.

Егорыч покряхтел, покашлял, а потом сказал:

— А зачем, Ген?

— Так может Витя где-то там ждёт помощи…

— Вряд ли, Гена. Вот давай поразмышляем: раз пар идёт, значит, озеро разморозилось. Так?

— Так.

— Раз разморозилось, значит, Витя дошёл и что надо сделал. Так?

— Пожалуй, да.

— А обратно, вишь, не пришёл. Ну то есть смотри: да, трактор сломался, но Витя-то и к трактору не пришёл… Почему? Ему там понравилось?

Я молчал. Понятно было, почему Витя не пришёл обратно.

— Вот то-то, — сказал Егорыч. — И зачем ты туда пойдёшь? Ты хоть знаешь, куда идти?

— Прямо, — ответил я.

— А как далеко?

— Этого не знаю. Дойду — увижу.

— А может, тут кило́метров сто идти. А?

— Витя дошёл, и я дойду, — упрямо сказал я.

— А еда-вода у тебя есть?

На это возразить мне было нечего. Тут Егорыч был прав.

— Ну я хотя бы сколько-то пройду… может тело найду, а может, он в каком-то укрытии сидит, ждёт помощь…

— Да бессмысленно, Ген, — настаивал Егорыч. — Ещё и сам пропадёшь тут… для-ради. Я-то с тобой идти не могу — ноги не доведут, понимаешь?

Я кивнул.

— Ну давай, Егорыч, договоримся: я максимум часов на пять. Вот сколько успею пройти за два-три часа, столько и успею. И назад.

Старик молчал. И тут мы оба вздрогнули: в заднюю дверь кто-то постучал.

Мы оба одновременно повернулись, пред машиной был какой-то силуэт, но в полумраке ничего не было видно. Я достал фонарь и посветил.

У двери стоял Витя. Лицо его было замотано, только глаза торчали.

— Витёк! — заорал я, и посмотрел на Егорыча: — Ну, видишь? Жив, а ты схоронил его!

Затем я протянул руку и открыл заднюю дверь.

— Витя, залезай!

— Не, — махнул рукой Витя. — Лучше вы выходите. Покажу кое-что.

— Да ты хоть отдохни, погрейся, — сказал я.

— Да не надо, — снова отмахнулся Витя. — Пошли.

И, повернувшись, он медленно пошёл куда-то.

Мы с Егорычем вышли из машины и пошли вслед за ним. Витя остановился и крикнул:

— Возьмите лопату. И ломик.

Егорыч полез в багажник.

— Что он затеял-то? — пробубнил старик. — Витя, что копать будем? — спросил он.

— Покажу, — ответил Витя и снова пошёл прочь.

Пока Егорыч передавал мне ломик, я смотрел Вите вслед. Вся «полярная амуниция» на нём была изорвана, да и вообще вид у Вити был непрезентабельный. Но это меня не удивляло — в конце концов, какой должен быть вид у человека, который неделю бродил неизвестно где по сильному морозу. Удивляло другое: что он после всех злоключений отказался даже отдохнуть, перекусить, воды выпить, в конце концов.

— Странно что-то, — словно подслушав мои мысли, сказал Егорыч.

Мы пошли вслед за Витей. Позже я вспомнил одну особенность — Витя так легко разгребал сугробы перед собой, как будто они были из пуха. Я ещё подумал, что Витя за неделю поднаторел тут пробираться сквозь снежные заносы, но эта мысль сразу вылетела у меня из головы.

И ещё резко, прямо на глазах, менялась погода. Через сотню метров я расстегнул свой тулуп, снял шапку. Сугробы исчезли, ощущалось весеннее тепло, воздух после таяния снега был свежий, для полной картины не хватало только яркого солнышка. Я вдохнул полной грудью, появилась бодрость. Если бы не грязное месиво под ногами и не полумрак вокруг, я бы, наверное, побежал. Но комья чернозёма прилипали к обуви, тянули ноги вниз, как гири.

Вскоре стало даже жарковато. Витя оглянулся и сказал:

— Пришли.

Вокруг была чистая степь без единого бугорка или намёка на какое-то жилище. Я недоумённо посмотрел на него.

— И?

— Тут нужно копать, — сказал Витя.

— Зачем? — спросил я, начиная заводиться.

— Надо, — сказал Витя. — Надо копать.

— Ну на, копай, — ответил я и протянул ему лопату.

— Мне нечем, — ответил Витя, и только теперь я заметил, что правая рука у него безвольно висит вдоль тела.

— Обморозил? — спросил я.

— Обварил, — ответил Витя.

Егорыч молча взял у меня лопату и начал копать там, где указал Витя. Я продолжал допытываться:

— Что там? Зачем мы копаем?

Витя пожимал плечами и молчал.

Егорыч месил грязь, разбрасывая жижу по сторонам. Примерно на штык грунт был мягким, затем пошёл потвёрже. На глубине в полметра он стал, как камень — промёрз глубоко, а оттаять успел только сверху. Я принялся долбить мерзлоту ломом, а Егорыч отбрасывал отколотые куски. Через метр или около того пошло что-то, вроде суглинка, который копался легко. Мы с Егорычем теперь работали в яме.

Прошёл час или больше, мне стало жарко, захотелось раздеться, но вокруг была грязь, и одежду некуда было положить. Наверху, как статуя, неподвижно стоял Витя. Он вообще-то всегда был молчуном, но сейчас его поведение было совершенно неестественным. Егорыч тоже утомился, мы остановились и посмотрели