Она смотрела на меня.

— Иваныч сказал, что сначала мы начинаем видеть друг друга сквозь пространство… А ещё помнишь? — когда вы ездили в Гавриловку, на пути…

Томка меня перебила:

— Зойкины родители!

— Да. Я тогда не поверил… а теперь вот мама…

— Что ещё Иваныч сказал?

— Он сказал, что скоро это всё станет частью нашего мира. Что Немезида взволновала какую-то среду, которая посылает к нам богов и героев…

Виктор Сергеевич Малой

Трактор сломался километрах в пятидесяти от места — похоже, металл не выдержал мороза и лопнул от деформаций. До этого места я добирался больше суток после того, как Генка уехал в Поляны.

Поняв, что трактору конец, я выбрался из него и стал пробиваться вперёд сквозь метровые сугробы. Я был одет в тулуп, и в «полярный» комбинезон. Стас уверял, что этот комбинезон должен был выдерживать минимум сотню градусов мороза, и, кажется, он этот прогноз оправдывал.

Я неплохо ориентировался на местности, а на карте замёрзшее озеро, было обозначено кружком. Правда, карту я забыл в тракторе, но она была в моей голове: в каждый момент я хорошо понимал, где нахожусь и куда нужно идти дальше.

Примерно через три-четыре часа высота сугробов стала уменьшаться, а затем они и вовсе закончились. Снега больше не было, а был твёрдый, как камень, чернозём. Я шёл по нему довольно быстро и рассчитывал к полуночи быть на месте. Заблудиться в темноте я не боялся: у меня был фонарь, который я пока отогревал под тулупом.

Через пару часов мне захотелось есть и пить. У меня был небольшой рюкзак с едой и водой, но я не мог воспользоваться ни тем, ни другим: во-первых, это всё замёрзло и вода превратилась в лёд, а еда в камень, а во-вторых, стоило мне только немного приоткрыть лицо, чтобы засунуть в рот хотя бы кусок сахара, как нестерпимая боль пронзала тело — даже слабый ветерок на таком морозе обжигал кожу.

Я отбросил бесполезный рюкзак и дальше пошёл налегке.

По чернозёму идти было легче, чем продираться сквозь сугробы, но я стал замерзать. Сугробы загораживали от ветра, а теперь я шагал по степи, продуваемой всеми ветрами, и пронизывающий холод пробивался сквозь все мои сорок одёжек.

Я понимал, что оставшиеся двадцать пять-тридцать километров пройти мне будет нелегко, но вдруг меня поразила внезапная мысль, что обратный-то путь в десять раз длиннее. Почему-то это не пришло мне в голову, когда я пустился в эту дорогу в один конец, выйдя из трактора.

Я был обречён, у меня не было шансов вернуться в Поляны. Я прижал рукой одежду в районе груди, там, где висел амулет и не почувствовал ничего, кроме холода. Похоже, что сил он мне больше не добавлял.

Сначала меня охватило отчаяние, и я даже остановился, с горечью оглянувшись. «Если повернуть назад сейчас, — подумал я, — то, возможно я доберусь до трактора, там тепло, еда, вода, и я смогу прожить ещё несколько дней, пока у меня не закончится провизия».

Эта мысль показалась мне настолько привлекательной, что я развернулся и прошёл уже с километр, когда мне стало стыдно. «Ты всё равно умрёшь, — сказал я себе, — вопрос только в одном: замёрзнешь ли ты, сделав дело, или умрёшь от голода бесславно, не добравшись до места».

И я снова пошёл вперёд, проклиная себя за то, что потратил драгоценные минуты, которых у меня, возможно оставалось очень мало. Мороз уже был внутри меня, тело медленно превращалось в ледяную скалу. Я хотел побежать, чтобы согреться, но не было сил. Чем дальше, тем сильнее было ощущение, что тело становится словно чужим. Сначала я перестал чувствовать ступни, потом ноги вообще. Передвигать их приходилось усилием воли, это было очень неприятное ощущение — так иногда бывает, когда во сне затекает рука и, проснувшись, пытаешься вернуть ей чувствительность, сгибая и разгибая, но не ощущая ни движение руки, ни её саму.

Спустя два часа я упал от усталости. Но мне оставалось пройти меньше десяти километров, и я пополз на четвереньках, а потом и вовсе на брюхе. Через час я оказался на краю обрыва. Вдали развернулась огромная чёрная поверхность — это и была цель моего путешествия, то самое озеро, в которое нужно бросить препараты из пробирок.

Идти дальше было невозможно. Однако обрыв, хотя и крутой, не был отвесным. Перевалившись через край, я упал вниз и долго катился, отталкиваясь руками от промёрзшего грунта, чтобы продолжать движение. Скатываясь, я даже немного согрелся, и на дне этой гигантской впадины мне удалось подняться на ноги.

Я шёл дальше. Мне оставалось жить каких-нибудь пару километров, а обратно я уже не пойду.

Геннадий Сергеевич Вахрутин

Через пять дней стало ясно, что у Вити, как минимум, что-то пошло не так. Люда вся почернела, синяки под глазами показывали, что она не спит ночами. Она осунулась, почти перестала выходить из своей комнаты и только однажды позвала Полину, жалуясь на какое-то недомогание. Полина почти час провела у неё, а когда вышла, сразу начала шептаться с Томкой, из чего я сделал единственно возможный вывод.

— Какой срок? — спросил я, войдя в кухню.

— Недель шесть, — оторопев от неожиданности, сказала Полина.

— Понятно, — кивнул я. — С сегодняшнего дня берёте её с Катериной под особый контроль. Кто-то из вас постоянно должен быть рядом с ней, устраивайте дежурство. С Витей, видимо, что-то случилось. Во всяком случае, еда у него уже, скорее всего, кончилась или на исходе. И то, что он до сих пор не вернулся, это очень плохо. Смотрите за ней, как бы чего с собой не сотворила. И пусть ест! Будет отказываться, кормите силой!

Подумав немного, я решил снарядить спасательную экспедицию. В самом деле — ехать по проложенной трактором колее можно довольно быстро. Триста километров я проеду часов за пять. Столько же назад, ну и на месте сколько-то, пусть два часа. Итого — утром уехал, вечером вернулся.

Я