Я могу держать все в своих руках. Надо просто отодвинуть в сторону эмоции и все остальные ощущения, накрывающие меня хаосом. Главное — дать отпор Госсамеру. Я представляю, как скатываю свои переживания в шар и убираю подальше.

— Эта, — говорит Бриар, берясь за нашу безвольно повисшую кисть и поднимая ее, — человеческое тело с искрой духа фейри. Вторая — волшебное тело, в котором живет человеческая душа. Они обе — люди. И обе — фейри. Обе — и дети своей матери, и нет. Понимаешь, я видела, как твоя мать играла в нашу игру. Это я создала то тело, в котором человеческая душа твоей сестры вернулась в Царство Смертных. Или это была твоя душа? Ну, хотя вряд ли: она же никогда не касалась этого тела, правда?

Она беседует сама с собой, как бы не понимая, что своими пояснениями сейчас разрушила все, что было для меня истиной. Мы с Исольдой действительно две половины одного целого; как минимум, были ими. Семнадцать лет разной реальности, разного опыта — и вот мы уже два совершенно разных человека. Останься мы одним, мы не смогли бы стать собой.

Я слишком долго пробыла в мире Неблагих, или в этом рассуждении действительно есть смысл?

Бриар наклоняет голову, продолжая нас разглядывать:

— Я никогда не видела ничего подобного тому, что сделала ваша мать. Однако вот ты здесь, в нашем царстве. Ни одна из вас не могла бы стать такой, как она надеялась, потому что вы обе — настоящие. А настоящие существа, — признается она, отпуская мою руку, и та безвольно падает, — гораздо труднее поддаются контролю, чем воображаемые.

Я беспомощно таращусь в лицо сестры, заливаясь слезами. Значит, это правда: наша мама действительно добралась до мира фейри, ведомая любовью к нам.

Или любовью к тому образу, который она нарисовала в своей голове. И которому мы никогда не соответствовали.

Горе заполняет меня, смывая остатки самоконтроля. Это горе не скатать в шар, не впихнуть в коробку. Оно огромное, бесформенное и неуправляемое.

Госсамер снова зарывается нашими руками в землю и ухмыляется, даже когда лоб покрывается потом.

И не двигается с места.

— Чего… — повторяет он сквозь стиснутые зубы, хотя сейчас, когда меня саму отбросило на задворки сознания, ему легче. — …ты хочешь от меня?

Бриар уютно щурится, мягко покачиваясь на носках, как делает Исольда, когда взволнована:

— Надо было тебе оставаться в твоем любимом Царстве Смертных, Госсамер. Я же сказала: ты предстанешь перед судом. А потом я брошу твою ручную крошку-подменыша собакам. — Возня и нетерпеливое рычание в деревьях становятся громче. — А меня наградят.

Наши клыки так глубоко впиваются в прикушенную губу, что выступает кровь.

— С чего бы мне на это соглашаться?

— По той же причине, по которой ты не сопротивляешься мне сейчас, — говорит Бриар. — Я могу развеять свои чары из сознания этой смертной, и тебе конец. Придется тебе зубами выгрызать право на контроль над подменышем и возможность хоть как-то пользоваться магией. — Она наклоняется ближе и снова хватает нас за волосы. — А тебе этого не хочется, правда?

В горле булькает разочарование Госсамера. Эта фейри права. Он не будет с ней бороться — пока контролирует и мое тело, и магию.

Но я тоже не могу торчать взаперти, ожидая, когда Госсамер наберется сил и полностью подчинит меня себе. Он говорил про суд Неблагого Двора и портал, но вряд ли его стоит понимать буквально. Может, он думал пробраться туда тайком, а может, не понимал, что за срок его заточения отношение к ему переменилось. Не важно. Важно то, что я не могу отдать им Рейза. И мне в любом случае нужно освободиться.

— Я так и думала. — Бриар торжествующе похлопывает нас по щеке. С таким лицом Исольда обыгрывала меня в карты, сбивала с ног более сильного забияку, показывала новую блестящую добытую безделушку.

Возможно, я больше никогда не увижу этого выражения ее лица — настоящего лица. И никогда не смогу рассказать ей правду о ней самой.

В груди ноет от тоски, которая сменяется вспышкой ярости.

Ты обещал, что я не умру, вспоминаю я тот шепот под водой. Нас обоих убьют. Я привыкла к обману фейри, но этим словам — поверила. Я всегда понимала, что Госсамер обидит меня, но знала, что он не даст мне погибнуть.

В нем мелькает раскаяние. Рука дергается — моя рука.

Она тебя убьет, напираю я. Я могу тебя спасти. Я могу заключить с тобой сделку. Дай мне спасти нас.

Щелкают зубы, шуршат ветки. Чудовищам не терпится. Их время пришло.

Хватка на моих членах ослабевает, Госсамер уступает. Он не может нарушить данное слово, и, несмотря на свою гордость, знает, что я права. В нашем сердце снова загорается его жажда торга, его потребность в моей магии.

Я не обращаю на него внимания и тянусь к кинжалу за голенищем. Бриар не позволила нам встать с земли, так что юбки скрывают движение руки. Сперва я касаюсь лезвия, и боль от прикосновения к холодному железу пронзает нас. Но Госсамер не огрызается. Не сейчас.

Темные глаза Исольды на лице Бриар наполняются смятением, когда мы стонем и дрожим, а потом до крови прикусываем язык. Я не свожу с нее взгляда, даже когда слезы начинают заливать глаза.

Мы так крепко сжимаем кожаную рукоять, что рука трясется.

Ее глаза сужаются, как у Исольды, когда я утаиваю от нее часть правды. Темные растрепанные волосы колышутся у лица.

— Что ты задумал, Госсамер?

Глаза Исольды, лицо Исольды, звонкий голос Исольды, ее изящные кисти и сильные руки.

Это не Исольда.

Но она так на нее похожа.

Боль снова вспыхивает в моей груди, и я позволяю себе прочувствовать ее. Меня снова захлестывает гнев: что бы я ни сделала, я