Сейчас я могу лишь реконструировать тогдашние свои чувства по отношению к щекотливой сексуальной обязанности. И когда я разбираю их по частям, раскладываю по полочкам, получается, что они были весьма противоречивы.

Ведь у подростков нет регулярной, ритмичной потребности в сексе. Во всяком случае, если сравнивать с потребностью сформировавшегося человека. Для подростка секс – способ познания мира, возможность удовлетворить свою любознательность, получить новые впечатления, игра во взрослость. Но любая игра рано или поздно может наскучить. Те м более, в одной и той же команде, тем более, когда нет ни любви, ни даже влюбленности, даже увлечения.

Поначалу факт присутствия Влэда, то, что он близок, доступен, подвластен мне, приносил успокоение. Я ведь, глупышка, была напугана, сильно поранена душой, с подточенными, перенапряженными нервами. А тут наличие мужчины внутри моего тела как бы гарантировало надежность и защиту.

Но юношеский организм быстро восстанавливается: страхи отошли, они уже не преследовали, необходимость в постоянной защите исчезла. Конечно, еще было чувство благодарности, все же он спас меня, но можно ли каждое утро отсасывать только из непомерно разросшейся благодарности?

В общем, вскоре мне стало скучно: постоянные перемещения, смена отелей утомляли, а о ежедневном сексе я стала думать, как о принудительной обязанности. Как плохой ученик думает, тяжело вздыхая, о домашних заданиях.

В итоге где-то через месяц-полтора я запросилась назад. Ну если не в наш городок, не в наш набитый призраками дом, то куда-нибудь недалеко, в восточном направлении, поближе к Атлантике. Главное, чтобы появилось стабильное жилье, чтобы не перемещаться постоянно. К тому же я соскучилась по сверстникам, по подругам, по мальчикам, по школе, а больше всего – по театру.

Вот такие наивные доводы я и выложила однажды перед Влэдом, требуя от него полной моральной перезарядки. Ведь даже электрическим устройствам нужна перезарядка, хотя они не всасывают в себя по утрам с полной эмоциональной отдачей, человеческой теплотой и шумными придыханиями.

Но вдумайся, мой великолепный, глубокий, психоаналитический читатель, что может подросток, пусть и девушка, пусть и попробовавшая дурмана, пусть и впустившая внутрь себя двух-трех мужчин? Что она может по сравнению со взрослым, прожившим жизнь, многое испытавшим и оттого изощренным человеком? Ничего она не может! Ее детское представление о мире располагается в линейном измерении, по горизонтальной оси, как она называется… кажется «Х». Плоско и беспомощно поверхностно.

Иными словами, подростком легко манипулировать. Особенно, когда им манипулируют взрослые, матерые особи. Особенно, когда они мужские.

Нет, я решительно не в силах писать о маленькой Элизабет Бреман в первом лице. Даже неловкость чувствую, настолько не соответствую той незрелой, не оформившейся, наивной девочке. Ни физически (достаточно взглянуть на мои теперешние дряблые формы), ни психоэмоционально. Нет, я вообще себя не ассоциирую с юной невольницей из моего далекого прошлого.

Так что извините, ретивый мсье Анатоль, не знаю уж, как вы описывали приключения юной леди Элизабет, но я буду их описывать только в третьем лице. Лишь наблюдая со стороны.

Итак, глупышка Лизи однажды заикнулась о том, что ей все надоело, что ей скучно и глотать сперму по утрам она больше не желает. Что ей как минимум нужна передышка. И вообще неплохо бы осесть где-нибудь, например, школьное образование продолжить.

В общем, малышка настрекотала с три короба и, довольная собой, уселась на диван, ожидая, что ее сексуальный владыка растрогается и тут же выполнит все ее пожелания. Особенно по поводу спермы.

Но ментор, увы, не растрогался. Он ошпарил подопечную густо пропитанным скорбью взглядом и…

Не знаю, упоминал ли мсье Тосс, но у мужского персонажа данной драмы примечательными были два атрибута на в общем-то не примечательном лице – глаза и губы.

Глаза каким-то непонятным образом гипертрофировали эмоции, как будто были не зеркалом, а увеличительными линзами сильно растревоженной души. Особенно хорошо им удавались скорбь, раскаяние, ну и прочие печали… Ах да, ну и любовь еще.

Чего греха таить, в моей сексуальной повинности все же присутствовал определенный позитив. Не потому, что я испытывала какое-то безумное наслаждение от его взрослого члена – наслаждению надо учиться, данный навык приходит с опытом и с регулярным трудом. А оттого, что я ухитрялась заглядывать в его глаза, если поза, конечно, позволяла. Вот в них концентрация любви обострялась до предела, казалось, что они сейчас лопнут от накопившегося чувства. А так как уровень кипения зависел от того, насколько удачно я юлила попкой или, наоборот, перебирала языком, то я не могла не ощущать удовлетворение, сознавая, как сильно влияю на этого большого и по возрасту и размеру человека.

Ведь к чему лукавить, стыдливые мои читательницы, нам, женщинам всех возрастов и народов, порой достаточно доставить удовольствие. Получать его тоже не мешает, но и в том, что приносишь, есть несомненная женская утеха.

Впрочем, вернемся к повествованию. На чем я его прервала? Ага, на том, что мой небиологический папашка окинул меня полным скорби взглядом, тяжело, протяжно вздохнул, губы его растворились на понуром лице.

– Я не хотел тебе говорить, не хотел волновать тебя, Лизи, пугать, – начал он издалека. – Я не показывал тебе…

Он запинался, вздыхал, снова запинался, глаза его не только скорбели, но и сопереживали, наслаивали чувства пластами. Прямо как у плохого актера в неудачной пьесе. Разница состояла лишь в том, что в данном случае в качестве пьесы разыгрывалась жизнь совсем еще юной, хоть и половозрелой школьницы с хорошо разработанными, тоже как в театре, внутренними слизистыми поверхностями.

– А в чем дело? – поинтересовалась глупышка, которой надоели вздохи и препинания, и поскорее хотелось куда-нибудь на свежий воздух к своим подростковым забавам. – Что еще случилось?

Снова пауза, снова вздохи – протяжные, наполненные неприкрытой заботой.

– Ты только не волнуйся… Мне кажется, они следуют за нами… Они знают, где мы…

– Кто они? – не сообразила барышня, которая в силу не оформившегося возраста и специфического образования не очень удачно умела пользоваться верхней частью своей головы. Во всяком случае, той, что находится выше ротового отверстия.

– Они… – многозначительно пояснил наставник, и глаза его брызнули томным, печальным беспокойством. – Я не хотел тебе говорить, – повторил он и вздохнул.

Тут, наконец, до девочки дошло и даже нахлынуло, и повернуло в ее головке, наверное, против часовой стрелки, потому что головка сразу затуманилась и помутнела. Все то, что так удачно забылось, сразу вспорхнуло, вынырнуло на поверхность и сложилось вместе. Мама, лежащая на столе, накрытом простыней; шальная парочка, заманивающая в свои сладкие, дурманные сети; призраки, выползшие из старого дома и теперь гоняющиеся за ней повсюду. Вот, похоже, и сюда добрались.