— А где папа? — Вика кладет свою сумочку на диван, стоящий в дальнем углу комнаты и подходит к нам.

— Он в кабинете, сейчас спустится, — отвечает мама, бросая на меня предостерегающий взгляд. — Может ты зайдешь к нему, а я покажу Мирославе дом?

— Мира, если можно, — с улыбкой отзывается она.

— Конечно.

Из кухни выходит официантка с подносом в руках и предлагает нам бокал шампанского. Мы с Мирой отказываемся, хотя у меня в горле все пересохло, и я бы был не против хорошего бокала виски, чтобы заглушить свою нервозность.

— Ты вроде говорила, что это семейный ужин, — я смотрю на маму.

— Так и есть. Я просто хочу провести с вами как больше можно времени и не отвлекаться на готовку.

Она протягивает Мире руку.

— Не против, милая?

— Нет, конечно, — Мира отстраняется от меня, и я оставляю на ее щеке поцелуй.

— Если что, можешь звать на помощь. Общительностью Вика пошла в маму, — я подмигиваю ей.

— Богдан, — укоризненно произносит мама.

— Что? Не отрицай.

На ее губах появляется улыбка и она берет Миру под руку. Они скрываются за дверями, ведущими к оранжерее, и я уже слышу, как мама начинает задавать свои вопросы.

— Как думаешь, сколько минут понадобится нашей матери, чтобы смутить Миру?

— Двух вполне хватит.

Я оглядываюсь в сторону гостиной и плотно закрытых дверей.

— Мне пойти с тобой?

— Группа поддержки? Не смеши меня, — я закатываю глаза. — Все или ничего.

Направляюсь в сторону кабинета отца.

* * *

Я не стучу в дверь как это делает Вика, что очень странно, учитывая, как она любит нарушать мое личное пространство, а сразу вхожу. Отец сидит за большим письменным столом из красного дерева, заваленного сметами, схемами и чертежами. Он даже не слышит, что я здесь, так как продолжает сосредоточенно рассматривать бумаги. Его брови сведены к переносице, в руках простой черный карандаш. Он перечеркивает несколько чертежей и резкими движениями проводит другие линии.

Поднос с кружкой чая и бутербродами стоят в стороне совершенно не тронутые. На сколько я помню, мама всегда приносила ему что-нибудь перекусить, так как он мог настолько заработаться, что забывал про ужин и до ночи проверял каждый штрих.

— Я сейчас выйду. Наверняка они задержатся. Дай мне еще пару минут, — бормочет отец себе под нос и прикладывает пальцы к переносице. — Кажется Вика была права и нам следовало найти других подрядчиков.

— Думаю, если она услышит эти слова из твоих уст, то тебе точно придется ее повысить, — отвечаю я и подхожу к кожаному креслу.

Мои шаги заглушает мягкий ковер.

Отец вскидывает голову и в его взгляде столько искреннего удивления, будто он не ожидал меня увидеть.

— Сколько времени? — спрашивает он и смотрит на наручные часы. — Уже семь. Не думал, что так засижусь. А где твоя сестра?

Я пожимаю плечами и сажусь в кресло. Замечаю, что манжеты его белой рубашки испачканы грифелем карандаша.

— Наверняка ищет повод как свести с ума официантку своими вопросами.

— Вы одни?

— Нет, Мира с мамой в оранжерее.

— Значит, Мира…

Его голос звучит так, будто он пробует эту новость на вкус и не может определиться, нравится она ему или нет.

— Так что с чертежом? — я киваю на стол.

— Тебе интересно?

— Почему нет? Раньше ты рассказывал о работе.

Отец слабо кивает.

— Раньше…

Он опускает взгляд на бумаги и крутит между пальцев карандаш. Через пару мгновений он встает, подходит к маленькому бару в углу кабинета и поставив два бокала, кидает в них кубики льда. Наливает виски, подходит ко мне и протягивает бокал. Кубики позвякивают о стекло. Отец возвращается на свое место, делает глоток янтарной жидкости и слегка хмурится. Я тоже пригубляю напиток и прикладываю пальцы к губам. Приятный, терпкий и с древесным послевкусием — он обжигает горло и по телу разливается приятное тепло.

Еще до того, как мы отстранились друг от друга, отец рассказывал об ошибках в сметах, приводил примеры и учил нас с сестрой составлять собственные чертежи. Я мог часами сидеть в его кабинете и слушать разговоры о несущих стенах, балках и материалах. Я рисовал собственные конструкции, показывал их отцу, а потом он указывал на мои ошибки. Я упрямо перерисовывал, мог не спать всю ночь, а потом отключиться под утро с карандашом в руках и лицом на альбоме. И вставал еще до отъезда отца, чтобы показать ему новый эскиз.

Потом чертежи перестали занимать так много времени в моей жизни, а отец все меньше интересовался моими рисунками.

И сейчас он рассматривает бумаги, а на его лице четко видно, что он раздумывает показать ли мне их снова.

— Я улетаю через неделю, — вдруг говорю я.

— Надолго?

Пожимаю плечами.

— Все зависит от того, как пройдет выставка.

— Ты все еще настроен ее провести? — сухо спрашивает он и отводит взгляд, перебирая бумаги.

— Да. От этой выставки многое зависит, и я не намерен бросать свое дело на полпути. Кажется, именно этому ты учил нас с самого детства. Несмотря на трудности, не смей отступать.

Эта фраза стала моим девизом.

Отец качает головой и вновь берет в руки карандаш.

— Что ж, надеюсь, выставка пройдет отлично.

Его пальцы впиваются в край бумаги, и он изгибается, губы сжаты в тонкую линию, а глаза больше не выражают никаких эмоций. Ничего не меняется. Отец упрямо придерживается только своего мнения.

Сжав челюсть, встаю из кресла и направляюсь к двери. Кажется, этот ужин пройдет так же, как и всегда. Не знаю, на что надеялись мама с сестрой, раз думали, что из этой затеи хоть что-нибудь выйдет.

А самое главное на что надеялся я?

Ему совершенно плевать как пройдет выставка, что я уезжаю и что происходит в моей жизни.

Хватаюсь за ручку двери и распахиваю ее.

— Я был бы не против, если бы ты взглянул на чертежи, — ровным голос произносит отец и его слова оковами связывают мне ноги. — Если, конечно, у тебя есть время.

Время словно поворачивается вспять, и мы возвращаемся на много лет назад. Когда мое мнение, пусть и детское, хоть что-то для него значило.

Обернувшись я вижу все тот же сосредоточенный взгляд отца, только в этот раз он положил напротив моего кресла карандаш. Мне все еще кажется, что я ослышался или просто виски ударило в голову. Десять лет вечных ссор, упреков, рухнувших надежд не дают до конца поверить в услышанное.

— Ты же сам прекрасно видишь каждый изъян и без моей помощи.

— Как оказалось не каждый, — хрипло отзывается отец