— Убей и меня тоже. Я буду мстить! — сипло прорычал пленник поврежденным горлом.

— Я знаю, мой друг, — помедлив, Стокер вскинул бластер и прицелился. Он должен сделать это с одного выстрела в знак уважения к их братству. — Я знаю…

Палец плавно нажал на курок. Вспышка, чуть запоздавший звук смертельного заряда — и вот сын касты воинов упал к его ногам. Оружие коротко провибрировало, сигнализируя о критически низком уровне заряда.

Сердце Стокера снова сжал стальной обруч, к горлу подкатила тошнота. Они спали вместе на голых камнях и делили армейский паек пополам. Только Модо мог понять, что он испытывал, когда взгляд Стокера падал на металлический хвост. Только он мог понять, что значит не чувствовать себя полноценным. Они одинаково любили одного мальчишку и стремились беречь его от войны, насколько это было возможно. Они могли бы разделить власть и ответственность, но Модо предал, оставив его команду.

Все его предали!

Последний из предателей с ужасом переводил взгляд с одного тела на другое, не в силах говорить. Быть может, хоть этому сохранить жизнь? Выбросить на недоразвитой Земле без возможности вернуться? И пусть доживает свой век с той, которую выбрал и всем сердцем любил… Но старик знал его слишком хорошо, чтобы предположить, что Винни будет счастлив после произошедшего. Не сможет его мятежный дух смириться с тем, что близкие мертвы, а он бессилен, и просто быть со своей женщиной. Ведь станет метаться по планете, пытаясь найти дорогу домой! И, скорее всего, не только себя, но и Чарли своими поисками погубит…

Гуманнее — да-да, именно гуманнее! — не дать ему испортить жизнь себе и ей. Стокер знал, что там, на Земле, Чарли, поплакав, восстановила гараж. Знал, что после каждого выхода на связь с Марсом она по нескольку часов лежала почти без движения и смотрела в одну точку. Но потом находила в себе силы встать и взяться за гаечный ключ. Ему докладывали, что за пару дней жизнь как будто возвращалась к ней, а потом был очередной сеанс связи — и снова Чарли, как марионетка с подрезанными ниточками, падала на диван и пустыми глазами, из которых текли слезы, глядела в потолок. Эфиры давали ей надежду, которая не позволяла идти вперед, привязывали к планете, на которую ей больше нельзя было возвращаться. И тогда старик, игнорируя боль в груди и желание оставить друзьям эту каплю близости, отправил спецотряд в рейд к дому Винни, предупредив, однако, командира, чтобы не торопился и не искал очень рьяно улики. Так было лучше для Чарли. Так было лучше для Винни. Так было лучше для всех.

Не произнося ни слова, Стокер поднял оружие и приставил его к покрытому белой шерстью лбу. Металл бластера звякнул о маску. Винни уверенно и смело смотрел Стокеру в самую душу, бледные губы беззвучно двигались, и старик смог прочитать по ним три имени.

Его Вера.

Его Победа.

Его Чарли.

— Я позабочусь о них, панк. Обещаю! — бластер полыхнул смертельной вспышкой последний раз, и батарея запищала, сигнализируя, что все заряды израсходованы.

Ровно три. Ему хватило.

Он ошибся. Непростительно, страшно просчитался!

Верил в то, что Огонек не может желать ему смерти. Что разговор между ними сможет устранить недопонимания. Быть может, и старшие тоже поймут и примут. Но нет: мальчишка оказался такой же, как Карабина!

Честь! Он поставил честь воина выше, чем благо миллионов! Как будто он, Стокер, не хотел сохранить свою! Но какой толк от чести, когда ты поджигаешь погребальный костер любимой женщины? Когда ты не успеваешь спасти своего ребенка, смотрящего на тебя глазами ушедшей слишком рано жены? Что ему в проклятой чести, когда того, кто стал для него вторым шансом, едва не оставили инвалидом подлые предатели? Какой прок в чести, когда ей цена — тысячи чужих жизней?

Лидер сделал очередной глоток коньяка, подаренного Огоньком. В голове начинало шуметь.

Честь! Что теперь в его ебучей чести Нагинате, которая меньше чем за два года потеряла и родителей, и мужа? Подумал ли Огонек о жене, когда решил обвинить Лидера в том, что тот сделал его убийцей? Причем самого Огонька совершенно не смущало, что в юности он беспощадно резал крыс. Так что изменилось в его мальчике теперь?..

Новый глоток обжег горло.

Честь! Миллионы мышей в начале войны сохраняли свои договоренности с плутаркийцами, даже понимая уже, что те разрушают планету! Ведь могли же они почти сразу, наплевав на все, объединиться и выкинуть рыбомордых уебков с Марса. И не было бы тогда миллиона трупов с обеих сторон. Не пришлось бы мальчишке видеть, как умирает отец, не пришлось бы никому убивать ради еды. Не пришлось бы Стокеру хоронить семью.

Всего бы этого не было, если бы тогда во главе Марса стоял такой, как он, Стокер! Взявший на себя ответственность, не боявшийся запачкать руки, ответить перед галактикой на неудобные вопросы! Но их прошлый лидер променял миллионы жизней на свою проклятую честь! Или на деньги… на самом деле, не так важно, на что.

Старик еще раз приложился к бутылке и смахнул с щеки влагу, что скатывалась снова и снова к жесткому воротничку. После выстрела смотреть было больно, а соленые капли лились и лились из глаз. Нет, он не оплакивал предателей! Просто давно не видел вспышки бластера, а в его возрасте такие нагрузки вредят глазам…

Горло сдавливало, в груди болело, и он рванул рубашку так, что во все стороны отлетели пуговицы.

Огонек не смог понять! Не смог… или не сумел правильно объяснить старик? Быть может, подбери он иное слово, не пришлось бы стрелять? Как бы хотел он отмотать время вспять и попробовать сказать иначе! Быть может, сдержать эмоции и поговорить спокойно, как собирался. Но когда не кто-то другой, а его Огонек наставил на него оружие и вынес смертный приговор, в его груди поднялась жгучая, горькая обида! Не их ли мечты он воплощал в жизнь?! Совсем один, взвалив на свои плечи ответственность за благополучие целого мира? Не ему ли пришлось расстаться с грезами о тихой и спокойной старости, которые он лелеял всю войну? Расстаться, чтобы они были счастливы!

Он строил их идеальный мир!

Прекрасное, тонкое содержимое бутылки почти иссякло. Врачу, скорее всего, сегодня снова придется промывать своему господину желудок и несколько дней держать на капельницах, чтоб восстановить отравленный организм. Но сейчас старику было все равно. Он, закрыв глаза, пытался унять вращение мира вокруг