По возвращении в Лондон вечером 12 июня Черчилль написал президенту Рузвельту: «Боюсь, как бы старый маршал Петен не собрался использовать свое имя и свой престиж для заключения мира. Рейно – тот сторонник продолжения борьбы, и его поддерживает некто генерал де Голль, молодой человек, который полагает, что можно сделать больше. […] Для вас настал момент поддержать позицию Поля Рейно настолько, насколько вы только сможете, чтобы склонить чашу весов в пользу продолжения максимально длительного и максимально ожесточенного сопротивления».

С самого своего восхождения к власти Черчилль уделял особое внимание поддержанию переписки с Рузвельтом и сейчас рассчитывал, что американский президент окажет поддержку французским лидерам. Эти расчеты не оправдались, но премьер-министр в очередной раз попытался лично все уладить: утром 13 июня Поль Рейно пригласил его прибыть в Тур, где укрылось его правительство. Менее чем через три часа Черчилль уже был на борту своего желтого «Фламинго» в компании Галифакса, Бивербрука, Исмея и Э. Кэдогана. Вот уже в пятый раз с 10 мая он пересекал Ла-Манш; правда, новых перелетов не будет много долгих лет, но тогда этого еще никто не знал.

Заседание в префектуре Тура, несомненно, было самым трудным из всех. Несмотря на все увещевания, у французов теперь был всего лишь один вопрос к британскому премьер-министру: согласится ли его правительство освободить Францию от ее обязательства, подписанного 28 марта 1940 г., никогда не заключать сепаратного мира? Черчиллю было крайне тяжело ответить на такой вопрос; ему, большому другу Франции, предстояло услышать, что интересы его страны и интересы Франции расходятся, и потому он не смог это принять: «Я хорошо знаю, – начал он, – что пришлось пережить Франции и каким лишениям она продолжает подвергаться. […] Скоро придет очередь Англии, и она к этому готова». «Уинстон, – заметил генерал Спирс, – понемногу закипал, его глаза метали молнии, кулаки были сжаты, как если бы они держали рукоять тяжелого меча. Представшая перед его взором картина заставила его буквально задыхаться от ярости: “Мы должны сражаться, мы будем сражаться, и вот почему мы должны просить наших друзей продолжать борьбу. […] Война завершится только с нашим исчезновением или нашей победой”. Поль Рейно снова задал свой вопрос, и Черчилль на этот раз был более точен: “Надо обратиться к Рузвельту. Французское правительство этим займется, и мы его поддержим. […] Дело Франции всегда было дорого нам. […] Но никто не вправе требовать от Великобритании отказаться от торжественной клятвы, которая соединяет наши страны”. Рейно принял ответ и больше не настаивал; он завязал продолжительное и довольно бессвязное обсуждение, но Черчилль, чтобы усилить свои аргументы, предупредил, что в случае оккупации Франция не избежит британской блокады. Чтобы поставить точку, было решено собраться снова, как только будет получен ответ американцев, и Черчилль подвел итог обсуждению этими сильными словами: “Гитлер не может победить. Давайте терпеливо подождем его краха”».

Ясно, что премьер-министр был ужасно разочарован отношением Поля Рейно, который всего лишь присоединился к надеждам на американскую помощь, но так ни разу и не заговорил о продолжении борьбы в Северной Африке. В течение всего заседания Черчилль пытался отыскать среди своих собеседников решительного и энергичного человека, и, по-видимому, такой ему встретился уже при выходе: «Когда я шел по людному коридору, который выходил во двор, – вспоминал он, – я увидел генерала де Голля, который стоял у выхода с флегматичным видом. Поздоровавшись, я сказал ему вполголоса по-французски: “Человек судьбы!” Он никак не отреагировал». Как всегда, Уинстон Черчилль принимал желаемое за действительное. И как всегда, действительность не обманула его желаний.

По возвращении в Лондон премьер-министр ничуть не отказался от попыток удержать французов на пути сопротивления; он настаивал на отправке во Францию британских и канадских частей, тогда как немцы уже входили в Париж и война была практически проиграна. Начальники штабов были этим обеспокоены, и генерал Исмей спрашивал у него, действительно ли следует спешить и не лучше ли будет негласно задержать их высадку? «Конечно же нет, – отвечал Черчилль. – История нас сурово осудит, если мы позволим себе такое!» 14 и 15 июня он направлял ободряющие послания Рейно и бесконечный поток телеграмм американскому президенту Рузвельту, пытаясь убедить его поддержать французов; вместе с тем его внимание все больше привлекали опасности, угрожавшие Великобритании: страна подвергалась спорадическим бомбардировкам, оборонительные позиции все еще были чрезвычайно слабыми и стали бы еще более уязвимыми, если бы французский флот достался немцам. Вот почему, когда утром 16 июня из Бордо пришла телеграмма, сообщавшая о возможном начале переговоров с Германией об условиях перемирия, Военный кабинет по предложению Черчилля уведомил Поля Рейно, что не будет возражать «при условии, что французский флот будет немедленно направлен в английские порты на время переговоров». Между делом в ход шли любые средства, чтобы удержать французов на краю пропасти: от генерала Брука, отдавшего приказ об эвакуации двух британских дивизий, подхваченных потоком отступавших французских армий, Черчилль потребовал занять оборону на участке между Ренном и Мансом и сражаться до последнего патрона – стратегия политически правильная, но с военной точки зрения совершенно бессмысленная, и потому генерал Брук не последовал указанию. 16 июня, когда Поль Рейно был готов уйти в отставку, Черчилль даже принял проект франко-британского союза, разработанного Жаном Монне и представленного генералом де Голлем; премьер-министр верил в него не больше генерала, но оба не видели лучшего средства поддержать Рейно в борьбе с пораженцами в его правительстве. Было решено, что Черчилль встретится с членами французского кабинета в Конкарно на следующий день, чтобы лично поддержать проект союза.

Увы! Вечером в двадцать два часа Черчиллю сообщили об отставке Поля Рейно; чуть позже он узнал, что маршал Петен формирует новое правительство, и сразу понял, что это значит для Франции: больше не было никакого смысла лететь в Конкарно, но наш отважный воин не желал сдаваться: он решил позвонить маршалу Петену, и в два часа ночи после бесконечного ожидания его с ним в конце концов соединили. Генерал Холлис стал свидетелем разговора: «Я еще никогда не слышал, чтобы Черчилль говорил в столь резких выражениях; он думал, что старый маршал, нечувствительный ко всему остальному, отреагирует хотя бы на это. Но все было напрасно». Утром 17 июня 1940 г. у премьер-министра не осталось больше никаких иллюзий: его страна оказалась в одиночестве. Однако Уинстону Черчиллю страх был неведом, к тому же он был совершенно уверен в огромном стратегическом преимуществе островного положения Великобритании, мощи ее флота и мастерстве авиаторов. Он никак не мог допустить, что Франция, «его» Франция, могла вот так оставить лагерь свободы, в котором она некогда занимала столь значимое место. И что же английский народ? Как он отреагировал, узнав, что единственный союзник покинул его в годину тяжких испытаний? Не породит ли тяжелый удар пораженческих настроений, тем более что в Великобритании оставались такие люди, как Ллойд Джордж и лорд Галифакс, которые не исключали возможности переговоров с Германией?

Вечером того же дня Спирс привез на Даунинг-стрит генерала де Голля, вырвавшегося из Бордо. Черчилль конечно же предпочел бы принимать более известных личностей, таких как Рейно, Даладье, Мандель, но он мог по крайней мере с удовлетворением отметить, что интуиция его не подвела: де Голль действительно был одним из тех людей, что способны вершить судьбы; его воля, его отвага, его настойчивость и само имя идеально подходили, чтобы превратить генерала в знаменосца непобежденной Франции, которая продолжит борьбу плечом к плечу с английским народом. По крайней мере, именно так Уинстон, романтический художник и бесподобный пропагандист, намеревался представить его британцам, чтобы поддержать их боевой дух. И что с того, что другие члены Военного кабинета не хотят разрешить де Голлю выступить по Би-би-си? Им просто не хватает воображения, они ничего не смыслят в пропаганде! Премьер-министр умел убеждать, и на следующий день в протоколе заседания Военного кабинета было лаконично указано, что его члены «после новых индивидуальных консультаций дали свое согласие». В тот же вечер Шарль де Голль выступил с незабываемой речью, войдя в историю. И кто сказал, что Англия осталась в одиночестве? На ее земле уже сформировалась коалиция союзников: чехи, поляки, французы, голландцы, бельгийцы, люксембуржцы, норвежцы – все решительно настроены сражаться до полной победы над Германией. Вот как надо представлять положение вещей! Вы говорите, что у этих союзников нет оружия, и у самих британцев тоже? Что ж, они будут сражаться с захватчиками тем, что есть, пока британская промышленность не произведет все необходимое; «Хоум Гард», корпус из миллиона британских добровольцев, сколоченный военным министром Иденом, будет вооружен мушкетами, дубинками и вилами. И Черчилль лично прибудет наблюдать за его обучением!