было опасней — оставить его одного или приплестись по пыльной дороге в еще более усталом виде, чем в первый раз. В четыре она уже знала, что сделала ошибку. Она не находила ни покоя, ни решимости, хотела переодеться, не зная наверное, пойдет ли, — когда во двор вкатил наемный автомобиль и с шоферского сиденья соскочил Минго.

Он и не заметил, что на ней рабочая одежда; он тотчас повлек ее за конюшню.

— Я был как сумасшедший, — сказал он. — Мне всюду мерещились твои глаза.

Она вздохнула.

— Что в них особенного? — Но она смотрела на него и сознавала их власть.

Он оставался с ней до позднего вечера. Она избегала встречаться с людьми. Минго был слишком хорошо одет. Каждый раз, когда она присаживалась, он подстилал свой плащ, чтобы не запачкаться, Хотя надвигалась гроза, Мария проехала с ним часть дороги, чтобы побыть вместе и эти минуты. На прощанье он обещал:

— В следующий раз я заеду за тобой на машине.

В ближайшее воскресенье Мария ждала напрасно. Она приоделась и сидела на кровати в углу бывшей конюшни, за ситцевым платком, натянутым вместо занавески. На дворе возились и кричали дети. Люди шумели в трактире; даже и это было слышно через широкую тишь полей. Минго, должно быть, катает курортников на парусной лодке. Не может же он упускать заработок! Нет, ему проще получать деньги от матери. Но если его заставил старший брат? Нет! Минго не позволит над собой командовать. Он делает всегда только то, чего ему захочется. И поэтому сегодня он забыл Марию, как ни любят они друг друга. Он ветреный и останется таким навсегда, строить на нем все расчеты на будущее было бы неразумно.

А в понедельник пришло от него письмо: он в самом деле катал курортников и, спрыгивая с лодки, вывихнул ногу. Мария должна как можно скорее его навестить. Она отправилась к нему в среду — дольше не выдержала, тайком сбежала с работы. Она думала найти его дома, но он уже разгуливал по пляжу, правда слегка прихрамывая. С ним было несколько знакомых молодых людей, всё курортники, хотя с виду они меньше походили на таковых, чем он сам. Мария только теперь спохватилась, что прибежала в своем старом платье; для него, напротив, это ничего не значило.

— Вот моя невеста, — сказал он своим знакомым.

Намеченная их программой пулька в павильоне на пляже не была по сему случаю отменена. Мария сидела рядом, усталость все сильней овладевала ею, пока даже Минго не заметил этого.

— Иди домой, Мария! Мама отведет тебе комнату, — Еще что!

— А что такое?

Она подумала: «Тогда твоей матери станет ясно, что мы никогда не поженимся».

Она и назад пошла пешком, и он ее отпустил; ее упрямство испортило ему настроение.

Они, конечно, помирились, он отвозил ее на машине, а она доказывала ему, что может протанцевать всю ночь и все-таки выйти утром на работу, как если бы отлично выспалась. Но так не могло продолжаться всегда, и Мария, сколько ни противилась, чувствовала, как с каждым днем в это лето все больше становится расстояние между нею, добывающей свой хлеб, и им, слоняющимся по пляжу.

— Что же ты, курортник, что ли? — спросила она однажды.

На это он ответил целой речью:

— Теперь уже и ты говоришь то же самое! Довольно мне и дома прожужжали уши! Почему я ничего не делаю? Я ничего не делаю, потому что мой хозяин отослал меня на лето. Нет работы. Ну да, я безработный. Сокращен — так же, как и ты!

Мария подумала: «Я ведь работаю». Но так как ему это не пришло в голову, то и она промолчала.

Минго продолжал с раздражением:

— Мои домашние все хотят, чтобы я выходил с ними на рыбную ловлю. А руки? Ведь я обучаюсь ремеслу, тонкой столярной работе. Так неужели мне рыбачить и портить руки? Они не желают с этим считаться, только мама еще заступается за меня. И вопрос для них вовсе не в деньгах, которые я мог бы зарабатывать, а просто мой старший брат не может видеть, чтобы кто-нибудь носил в будни шелковую рубашку. Чего он хочет? Я же с него ничего не требую. Я даже сходил в Бюро труда, в Травемюнде{15}, и зарегистрировался как безработный.

— Вот как! И они тебе что-нибудь предложили?

— Пока что нет. Они меня сперва спросили, где я проживаю. У родителей. Сколько мой отец зарабатывает? Я сказал: кучу денег — рыбная ловля, пароходы и прочее. Сколько я получаю на карманные расходы? Я сказал: сколько хочу. Есть ли у вас автомобиль? Нет. «Так мы вам подарим», — говорит регистратор. Что он, хотел меня высмеять, что ли? Я ведь пришел к ним только для порядка.

Таков был Минго. Он закончил свою речь, уверенный в собственной правоте.

— Я очень рад, что теперь уже скоро опять поеду в город и смогу работать. Тогда мне не придется больше слушать нравоучений. А потом приедет и моя милая Мария, и все будет так же хорошо, как было.

Он обнял ее одной рукой, он был рослый и широкий, медленный голос его звучал серьезно и надежно, и по его юному лицу бежала слеза — он был растроган.

— Я тоже приеду! — повторила Мария без слез, но решительно.

Едва кончилось лето, она сложила свои лучшие платья, попросила хозяина подержать пока детей, — она за них заплатит, — и поехала в Любек.

Фрейлейн Распе встретила ее странным взглядом.

— Я думала, ты теперь выйдешь, наконец, замуж, Мария.

— Да, — сказала Мария. — Но пока он заведет собственную мастерскую, я должна кормить троих малышей.

— Ах, еще и дети! Столько народу не может жить с моего дела, Мария: времена пошли плохие. Когда бы ты была одна и просила только немного денег наличными… — Фрейлейн Распе не договорила. — Что у тебя с руками? — прервала она сама себя.

В замешательстве Мария стянула нитяные перчатки, а они нарочно для того и назначены были, чтобы скрыть испорченные работой руки. Такие руки нельзя показывать сразу, как войдешь! Но фрейлейн Распе уже все заметила, ее лицо стало замкнутым. Мария увидела, что для фрейлейн исчезли последние сомнения. Здесь все было кончено.

На прощание портниха сказала:

— От меня ты, конечно, пойдешь к другим. Смотри же, не снимай нигде перчаток! И без того слишком скоро обнаружится, что у тебя загрубели руки. К тому же у других тоже не найдется денег на вас четверых. Почему ты не хочешь остаться в деревне?