— Когда все цыгане, принявшие тебя, погибли, ты твердо решила разыскать свою настоящую семью и успела увидеть обгорелые останки деревни твоей матери.

— Неужели он уничтожил целую деревню только из-за того, что мать могла упомянуть при ком-нибудь его имя?

— Он знал, что случится, если я обнаружу правду. Он распустил слух, будто все умерли от чумы, и сжег деревню якобы для того, чтобы не допустить распространения заразы. Я уже говорил, что не поверил ему. Да, Влад всегда был патологическим лжецом, но поразительно неумелым.

— Все остальные ему поверили.

— Нет, сочли, что разумнее не задавать вопросов, — поправил Мирча. — Однако я начал расследование и выяснил, что где-то остался ребенок. Но прошло уже много лет, Влад перебил почти всех, кто мог бы рассказать какие-нибудь подробности. Я столкнулся с той же проблемой, с какой пыталась справиться твоя мать, — понятия не имел, где тебя искать.

— Странно, что ты вообще захотел меня найти.

«Ведь папенька должен был понимать, что я такое, догадываться, что я все равно не обрадовалась бы его появлению, даже если бы оказалась кровожадным психом».

— Comoara mea...(дорогая моя)

— Не называй меня так! — Я издала придушенный рык, но хотя бы глаза остались сухими.

Мирча притянул меня к себе. Мягкая кожа его пиджака показалась мне гладкой, как масло, прикосновение пальцев к лицу было нежным.

— А почему нет? Ты и есть мое самое большое сокровище, Дорина. — В мягком теноре были мед, солнечный свет и такая искренность, что я почти поверила. — И всегда оставалась им.

Мирча мог бы уговорить солнце не всходить, но ему не удалось сбить меня с мысли.

— Как же ты меня нашел?

— Это не я. Не успел я приступить к поискам, как ты сама меня нашла.

— Поенари!.. — Так, значит, сон был правдивым.

— Да. Ты каким-то образом проникла в замок, всегда считавшийся неприступным, намереваясь убить того, кого объявила виновным в смерти Елены.

В памяти шевельнулось что-то, похожее на занозу.

— Елена.

— Да. Ее назвали в честь Елены Троянской.

— Я ее не помню.

«Ни черт лица, ни голоса. Ничего».

Мои воспоминания всегда были четкими, словно вырезанными бритвой, но только не о ней. Мне удавалось наскрести в памяти лишь разрозненные обломки, причем не случайно.

— Ты и эти воспоминания украл?

— Дорина...

— Не лги мне! Только не сейчас. Ты изменил мои воспоминания. — Это было единственное разумное объяснение.

— Потому что не хотел потерять вас обеих. Ты твердо вознамерилась уничтожить убийцу матери, нашла на пожарище нож с семейным гербом. Влад потом рассказал мне, что, наверное, обронил его, когда на него набросился отчаявшийся крестьянин. Он тогда не заметил пропажи, но этой улики оказалось довольно.

Вглядываться в полуразмытые образы было все равно что совать в мозг ледяные пальцы, но я не оставляла попыток, не хотела, чтобы он рассказывал, должна была вспомнить сама.

— Я просто чего-то не поняла. А люди сейчас же подтвердили, что нож принадлежит воеводе. — Это было не просто звание, а титул местного правителя.

Я рассудила, что моим отцом должен быть Дракула. Ведь цыгане говорили мне, что он был сыном старого воеводы. Поэтому я и отправилась мстить, но вместо Драко нашла Мирчу.

— Ты был тогда почти мертв. Почему?

— Влад знал, что его рассказ меня не одурачил, что я пытаюсь выяснить правду. Он опасался, не упустил ли какую-нибудь важную деталь, и решил нанести удар первым, не дожидаясь, пока это сделаю я. Однако братец побоялся открыто выступить против меня, поскольку знал, что может проиграть. Он нанял убийц, которые обнаружили, что я несколько... живучей, чем они ожидали.

— Почему же ты не убил Драко и даже защищал его, когда узнал от меня достаточно, чтобы восстановить всю картину, убедился во всем?

Нежная рука коснулась моих волос. Прикосновение было таким же легким, как поцелуй ветра, мягким и бесконечно приятным. Однако вслед за ним пришло спокойное умиротворение. Я сопротивлялась изо всех сил, чтобы не потерять себя.

— Я же объяснял тебе, Дорина. Смерть была бы просто нелепо мягким наказанием за его преступления. Тысячи людей погибли, умерли для того, чтобы он мог накопить силу и удержать ее в себе. Те времена были кровавыми. Некоторые из тех, кого убил Влад, действительно заслуживали смерти, но не все. Далеко не все. И точно не она.

— Ты посадил его под замок? Если смерть была для него недостаточно суровым наказанием, то чем оказалось заключение?

— Дело не только в том, чтобы найти что-то достаточное. Справедливость требовала, чтобы он был казнен за каждую свою жертву, но как можно убить больше, чем один раз?

Я подумала о Джонатане и Луи Сезаре, но ничего не сказала.

— Не понимаю, как любое заточение может быть хуже смерти.

— Ты забываешь, что Влад провел почти все детство под замком. Он ненавидел заточение больше всего на свете. Для него не было более страшного наказания.

— Но в те времена Драко не был вампиром. Ты же не мог держать его взаперти, надеясь, что он никогда не постареет и не умрет. Сам ты только-только стал вампиром, у тебя не было силы, чтобы обратить его.

— Я забрал тебя и сбежал прежде, чем Влад успел уничтожить нас обоих. Мы скрывались, и я изменил твои воспоминания. Я боялся, что если не сделаю этого, то ты вернешься, чтобы мстить, и погибнешь сама.

Я прислушивалась к далекому шуму уличного движения и сражалась с проникающим до костей чувством успокоения, благополучия, какое вселяло присутствие Мирчи. Он тратил очень много силы, чтобы утихомирить мои взбудораженные чувства, сделать возможным наш разговор и не дать мне кануть в привычное спасительное безумие. Побочным эффектом стало то, что его ответы звучали для меня вполне логично. Папаша с обычной легкостью недоговаривал правду.

«Нет, этот номер не пройдет. Не сегодня».

— Или же ты боялся, что я спутаю твои планы и он умрет легкой смертью.

— Может быть. — Голос Мирчи звучал беззаботно, искренне. — Как бы то ни было, я выждал несколько десятилетий. Мои силы возросли, и только тогда я вернулся, чтобы вытащить Влада с поля боя, пока турки не обезглавили его или вельможи не подослали к нему убийц.

— Тогда с чего бы убивать его теперь, спустя столько лет? Зачем давать ему то, чего он хотел?

— Каждый раз, вырываясь на свободу, Влад причинял боль тем, кого я люблю. Наконец я задался вопросом, как долго еще буду рисковать, продлевая его страдания.

Я бесстрастно наблюдала за Раду сквозь жалюзи, висящие на окнах конторы. Поминки достигли сентиментальной стадии. Дядюшку прижимала к своей могучей груди рыдающая дамочка из троллей, по сравнению с которой Ольга показалась бы Дюймовочкой. Он вынул носовой платок и принялся утирать глаза красавицы.