Хармана и Горхла опустились на колени, придерживая бьющегося в конвульсиях Элая. Герфегест щедро загреб ладонью земли и смешал ее со своей кровью. Он вылепил два сочных земляных шарика.

Хармана ухватила Элая за нос, а Герфегест залепил уши непутевому сыну Элиена кровавой землей. Для надежности он сорвал с себя пояс и перевязал уши Элая, пропустив матерчатую змею по лбу юноши.

Конвульсии Элая продолжались. Тогда Хармана, не долго думая, наградила его двумя увесистыми пощечинами. И еще двумя. И еще.

Тем временем Горхла уже взобрался на деревянную башню со все еще целой «кричащей девой». Торвент, затаив дыхание, следил за карликом. В любое мгновение совсем крохотная на фоне внушительного обнаженного зада «девы» фигурка могла раствориться в огненном вихре.

Зрачки Элая наконец показались из-под век. Хармана с Герфегестом рывком поставили наследника оринского престола на ноги, без особых церемоний разворачивая его лицом к Стене Сокрушения, на которой дозревала молния, призванная сокрушить вторую «кричащую деву».

Элай, кажется, пришел в себя. И не просто пришел в себя – он вновь изменился, как в тот день, когда с его помощью были сокрушены Врата Хуммера.

– Я иду к тебе, Властелин, – сказал он.

К своему удивлению, и Хармана, и Герфегест, и Торвент расслышали его слова. Потому что они были произнесены на Истинном Наречии Хуммера.

«Я иду к тебе, Властелин», – гулким эхом отдалось в сознании Урайна, который, соединив Коготь Хуммера с пятью мечами хушаков, был уже почти готов вложить свою волю в быстрый, как мысль, огонь, направленный на сокрушение «кричащей девы».

С такими словами, по замыслу Властелина, Элай должен был уйти в небытие, ибо именно к этому склонял его Зов.

Но нет! Потрясенный Властелин услышал продолжение: «Хуммер-Дархва…»

Элай заклинал Хуммера могущественной Формулой Обращения.

«Молчать!» – послал Властелин истерический приказ.

Но Элай был глух к нему. Зато Властелин услышал: «…рагга-ннэ арпал вахав-дарх».

«Хуммер-Светоносец, дай мне Свет!»

Те же слова, какими Урайн чуть больше года назад призвал из небытия хушаков.

Великая Мать Тайа-Ароан помогла своему дерзкому внуку, передав его просьбу Спящему. Свет пришел.

Хармана и Герфегест с первых слов Элая разгадали его замысел. Разгадал его и Торвент.

«Я иду к тебе, Властелин», – этим Элай принимал на себя всю мощь слуги Хуммера, которую тот намеревался обрушить на «кричащую деву».

Второй формулой, обращенной к Хуммеру, Элай укреплял свое несгибаемое намерение вернуть Урайну его же собственную мощь в виде светозарной огненной стрелы.

Как и в день сокрушения Врат Хуммера, Хармана, Герфегест и Торвент соединились с Элаем в единый самосозвучный клин Силы и помогли сыну Звезднорожденного в его самоубийственном начинании.

Сто тысяч людей замерли, ослепленные и потрясенные до глубины души ярчайшей мертвенно-зеленой вспышкой, которая озарила поле битвы.

Свет пришел.

Он вошел в плоть и разум сына Звезднорожденного и в него же вошла молния, исторгнутая Стеной Сокрушения по призыву Урайна и хушаков – не в их власти было обратить ее назад.

Спустя неделимое мгновение времени, Коготь Хуммера и мечи дионагганов приняли всю исполинскую ярость Стены Сокрушения. И всю ярость Великой Матери Тайа-Ароан. Но прежде них этот сверхчеловеческий удар испытал Элай, сын Элиена, бывшего свела Вольного Города Орин.

Перед глазами Властелина стлался непроглядным узорочистым саваном лилово-алый туман. Он не видел ничего.

Из звенящей пустоты возник вопрос, но Властелин не расслышал его.

Вопрос повторился.

– Батя, ты чего?

Кто это тут «батя»? Кто смеет называть его, Властелина Эры Благодатного Процветания, «батей»?

– Кто здесь?! – рявкнул Властелин, с изумлением осознавая, что руки его пусты и что обе его ладони обхватили голову смертной хваткой. – Где… мой… меч?!

– Да вот он, батя.

Клубящийся туман в глазах чуть разошелся и сквозь него проступили очертания клинка. Темного, словно бы отлитого из чугуна.

Властелин с трудом оторвал правую руку от головы и протянул ее к мечу. Меч отскочил в сторону.

– Осторожно, батя, руку покалечишь.

Из тумана возникла рукоять с ослепительно-белым яблоком. Властелин резко схватился за нее, как утопающий за соломину.

Ему сразу же полегчало. Правда, не до конца. Но все-таки, теперь он мог видеть.

Хушаки. Сплавленная в стеклянистую корку земля под ногами. Крохотное красное солнце. Бесцветное небо.

И до сих пор целое бронзовое зеркало «кричащей девы», которая, кажется…

Элай победил и ушел победителем. В его глазах застыла легкая насмешка превосходства, которой даже Хармане, знавшей сына Элиена лучше других, никогда раньше видеть не доводилось. Его красивое лицо было обезображено спорыми струйками крови, которая стекала из ноздрей, с уголков губ и из лопнувших вен на лбу. Сердце Элая безмолвствовало.

Элай победил. Стена Сокрушения на изумленных глазах Хозяев Гамелинов расползалась лохмотьями черной гари, словно бы сгоревший ветхий парус.

Рев мироздания затихал. «Кричащая дева» была цела. Горхла повернул древко-ключ, высвобождая ее губительный безмолвный крик.

– Сын Элиена все-таки стоил своего отца, – покачал головой Торвент. – А я думал, он просто избалованный засранец.

Хармана грустно улыбнулась. Герфегест окинул тело Элая отсутствующим взором.

– Элай всего лишь искупил свою вину перед Кругом Земель и перед Домом Гамелинов. Он исполнил свое долженствование и умер воином. Мы похороним его со всеми почестями, какие установлены для Хозяина Дома.

– С императорскими почестями, – настоял Торвент.

– Хорошо, с императорскими.

Герфегест поднял глаза на своего сюзерена.

– Но прежде, Первый Сын Синевы, мы должны сделать то, ради чего пришли сюда.

Синий Алустрал славился многим. Превосходными кораблями, непревзойденным коварством владык, исполинскими каракатицами и Войной Всех Против Всех. Но кроме раззолоченных доспехов и гребнеувенчанных шлемов, кроме могучих файелантов и затейных полусамострельных стрелометов, в Алустрале было оружие, о котором в Сармонтазаре не знали почти ничего.

Оружие, подчас незаменимое в морских сражениях. Это было живое оружие и называлось оно «нагиры».