Держись за родной воздух, салютовец! Возможно, воздушные потоки и вынесут тебя из западни подземной геенны. И с этим пожеланием вываливаюсь из подъезда. На улице уже собрались зеваки, глядящие на окна квартир. Краем уха успел услышать: в одной из них засели террористы, взявшие в заложники семью богатенького дантиста Розенфельда. Я лишь хныкнул, прознав о том, что в панелях нашего дома проживает такой уважаемый зубодер. Миновав ротозеев, увидел тяжелый внедорожник, похожий на самоходку времен Великой Отечественной. Тонированные окна джипа отражали окружающий неимущий мир без всяких прикрас. Рядом с авто находились два культуриста с квадратными челюстями и такими же челами, из которых уже удалили серое вещество. Смотрели авитаминозные недруги на меня хмуро, будто ждали увидеть прекрасную незнакомку, а возник недоумок в рваных джинсах и майке.

— Больше солнца, господа, — сказал я им, — больше улыбок!

Увы, призыв остается без ответа. Меня толкают в салон и там обыскивают. Я хихикаю и дрыгаю ногами. Разумеется, ничего не найдено, кроме пачки ароматных презервативов, завалявшихся ещё со школьных времен, когда нас пугали страшным и ужасным AIDS.

Я оказываюсь зажатым меж двух тел; впечатление такое, что нахожусь среди тренированных, но не умеющих говорить горилл. Если они имеют отношение к службе разведки, то я запишусь в общество сознания Кришны, чтобы всегда быть радостным, искрящимся, как пузырьки Советского шампанского, и счастливым.

Настроение у меня недурственное: ситуация пока развивается так, как и должна. Господин Фаст уверен: он ведет игру. Военизированный дурак не понимает: игру делает тот, кто держит на руках джокера. Джокер у меня тетрадь академика Сироты А.А. Значит, у меня преимущество. Впрочем, оно не в том, что у меня эта тетрадь, но об этом пока рано говорить.

Помимо спасения сестренки, меня занимает вопрос: кто находится за спиной службы разведки? Не может её полковник так нагло действовать в одиночку. Уверен, есть те, кто держит власть в стране, но этой власти им мало, она утекает сквозь пальцы, как песок, и её надо удержать во что бы то ни стало. Лучший и надежный способ: общая анемия тел, из которых после можно легко вытащить души. Многое я бы отдал, чтобы узнать, кто стоит во главе угла Проекта по элементу 115? Хотя догадаться нетрудно: или кремлевские мечтатели или правительственные чиновники, имеющие реальные политические и экономические рычаги власти.

Судя по городскому ландшафту, мы мчались в центр белокаменной, что умножало мои шансы на выживание. Покружив в переулочках, вымахали на гранитную набережную Москвы-реки. За стеклом мелькнула бурая кирпичная стена, знакомая со счастливого детства, и золотые кремлевские маковки церквей с крестами, устремленными в глубину неба.

Странно, находясь в столь драматическом положении, я тем не менее не испытывал страха. Возникало впечатление, что за моей спиной пребывает ангел-хранитель по имени Даная. Она рядом — она, может быть, в образе птахи под московским воздушном сводом. Глупо звучит и красиво? Наверное. Однако чувствую защиту небес. Я люблю их и они отвечают тем же.

Потом джип перекатывает через мост и я вижу на здании, обновленном евроремонтом, рекламу гостиницы «Балчуг». Ба! Что-то до боли знакомое. Не направляемся ли мы в банк «ARGO», чтобы обменять общую тетрадь за одну у.е. на один миллион долларов? Я бы согласился. Увы, проезжаем мимо. Но через минуту тормозим у парохода-ресторана «Алексей Толстой», спущенного на воду в 1927 году, если верить циферкам на его крашенном борту. Тяжелая трехпалубная посудина напоминает утюжок, протопленный в луже.

— А я обедал, господа, — сообщаю спутникам.

— Время полдника, детка, — ухмыляется один из них, обнаруживая неожиданный интеллект мексиканского кактуса.

Я выражаю надежду на то, что, наверное, будут давать компот из свежих фруктов. Мне отвечают, что будут давать, и я вспоминаю стихию родной казармы, где о великом Петрарке слыхом не слыхали.

По деревянному трапу топаем на пароход, выкрашенный в цвет извести. Иллюминаторы и окна в кают-компании наглухо задраены. Думаю, в свое время на этой посудине ходили по Волге-матушке великие вожди страны Советов, потом плавсредство прохудилось, как идеи коммунизма, и стало на прикол напротив стен Кремля в качестве буржуазного общепита для современных нуворишей. Не здесь ли любит хлебать щи один из кремлевских мечтателей, пытающийся с помощью внеземных технологий…

Меня толкают в кают-компанию и я забываю несвоевременную мысль, как пассажир-размазня багаж в вагоне столичной подземки.

После яркого праздничного дня — сумрак помещения, обитого мореным дубом и обставленного кожаной мебелью цвета молочной пенки. За длинным столом сидит сам господин Фаст. Он бодр и весел, как весь российский народ перед Новогодними празднествами, ожидающий рождественского чуда. В углу жмутся двое — Катенька и… Степа, скованные одной цепью, то бишь наручниками. Разумеется, были перепуганы, ничего не понимая. Глянув на них убийственным взглядом, я заявил, что ходить так они будут впредь до конца дней своих.

— Во, пусть мучаются, — посмеялся сотрудник ГРУ и потребовал тетрадь.

Я вырвал её из-за пояса и швырнул с таким расчетом, чтобы она, скользя по столу, прибыла точно в чужие руки. Это удается и меня награждают похвалой:

— Молодца, — полковник пролистывает страницы. — Вижу, трезвый ты пацан, — цапает сотовый телефончик. — Но проверим, вдруг фуфель кидаешь? И проговаривает в трубку, что все о`кей — товар прибыл, его качество можно проверить.

— Ну тогда мы пойдем, — говорю я. — Зачем вам лишние свидетели? Их, как правило, убирают.

— Догадлив, чертушка, — радуется Денис Васильевич и сообщает окружающим, что моя голова крепка, как полено, выдержав эксперимент по охоте на НЛО. — Я думал, кролик сдохнет, ан нет — живее всех живых.

— Я вас всех переживу, — говорю, — ублюдков.

Присутствующие прекращают ржать и смотрят на меня, как курганские комбайнеры на инопланетянина из созвездия Черных Маргиналов.

— Он нас обижает, ребята, — обращается к коллективу господин Фаст. — Я бы этого не потерпел.

Я заблокировал первый удар и второй, и даже третий, и сам успел нанести три сокрушительных, да силы были слишком неравны. Куда не плюнь везде самбисты, дзюдоисты и прочее айкидо. Оставалось только принять позу эмбриона и держать пинки, защищая жизненно-важные органы. В этих печальных обстоятельствах голова самый неудобный предмет, который невозможно спрятать, например, меж ног. Именно по ней меня и били так, точно пытаясь выбить дорогостоящие чипы, вставленные туда на деньги налогоплательщиков.

И выбили бы, да прозвучала команда к отдыху и у меня появилась возможность перевести дух и подумать о том, как выпутываться из создавшегося положения.

Я лежал на досках и, думая, следил за всем происходящим с нижней, так сказать, точки. Кстати, удобная точка — видна вся подноготная.

После непродолжительной паузы, когда все участники праздника жизни отдыхали, а Катенька прекратила визжать, раздался скрип старого дерева и на подмостки вышли новые действующие лица.