не ворочался с боку на бок, а просто таращился в темноту. Вспоминал, как в Лондоне теория коммунистической партии о законах классовой борьбы показалась ему откровением, мир наконец обрел смысл. Бросив учебу в Кембридже, он сперва помогал отцу в магазине, но его подавляли депрессия отца и причитания матери по поводу неоконченного курса, тогда он ушел от них и снял комнату неподалеку.

Контраст между богатством Кембриджа и вопиющей бедностью Ист-Энда, где по улицам шатались безработные и отовсюду хлестал доморощенный фашизм, злил его как никогда. Миллионы людей не имели работы, а лейбористы — рабочая партия — ничего не делали. Он поддерживал контакты с семьей Мера. Республика принесла разочарование, правительство отказывалось повышать налоги для финансирования реформ из страха разозлить средний класс. Один приятель сводил его на собрание коммунистов, и Берни сразу почувствовал: вот она — правда, тут вскрывают, как все устроено.

Он взялся за Маркса и Ленина, сперва их тяжелый язык, сильно отличавшийся от всего, что Берни доводилось читать до тех пор, давался ему с трудом, но когда он разобрался, как строится их анализ, то увидел за ним бескомпромиссную реальность классовой борьбы: «твердую как сталь», по словам его партийного наставника. Только у коммунистов хватит беспощадности для победы над фашизмом — последней попыткой капитализма отсрочить свое разложение. Берни пахал на партию — продавал «Дейли уоркер» под дождем у ворот фабрики, был распорядителем на собраниях в полупустых залах. Многие члены местного отделения партии принадлежали к среднему классу, встречались в их числе богемные интеллектуалы и художники. Берни понимал, что для многих из них коммунизм — это причуда, демонстрация протеста, и в то же время по мере осознания этого ему становилось легче находить общий язык с ними, чем с рабочими. Приобретенное в частной школе произношение ставило его на равных с этими людьми. Именно один из них, скульптор, нашел Берни работу натурщиком. И все же отчасти он чувствовал себя неприкаянным, одиноким — не пролетарий, не буржуа, какой-то гибрид, оторванный и от тех, и от других.

В 1936 году испанская армия восстала против правительства Народного фронта, и началась Гражданская война. Осенью коммунисты стали созывать добровольцев. Берни пошел на Кинг-стрит и записался.

Ему пришлось ждать. Формирование интербригад, определение маршрутов и мест сбора — все это требовало времени. Он испытывал нетерпение. Потом, после очередного бесполезного визита в штаб-квартиру партии, Берни в первый и единственный раз ослушался своих партийных руководителей. Он собрал сумку, не сказав никому ни слова, отправился на вокзал Виктория и сел на поезд, согласованный с расписанием пароходов.

Он прибыл в Мадрид в ноябре. Франко стоял уже у Каса-де-Кампо, но его там задержали: жители Мадрида не давали войти в город испанской армии. Погода стояла холодная и сырая, однако горожане, которые пять лет назад выглядели мрачными и апатичными, теперь были полны жизни; людьми овладели революционная горячка и пылкий энтузиазм. В сторону линии фронта ехали трамваи и грузовики, полные рабочих в синих комбинезонах и с красными косынками на шее. ¡Abajo fascismo! — «Долой фашизм!» — было написано мелом на бортах машин.

Ему следовало явиться в штаб-квартиру партии, но поезд прибыл поздно, и Берни направился прямиком в Карабанчель. На углу площади, где жили Мера, женщины и дети строили баррикаду, выворачивая камни из мостовой. Увидев иностранца, они подняли руки со сжатыми кулаками.

– ¡Salud, compadre!

– ¡Salud! ¡Unios hermanos proletarios![59]

«Когда-нибудь, — подумал Берни, — это случится и в Англии».

Он писал Педро, и Мера знали о его скором приезде, но точная дата была им неизвестна. Дверь открыла Инес. Она выглядела усталой, седеющие волосы растрепались. При виде Берни ее лицо просветлело.

— Педро! Антонио! — крикнула Инес. — Он приехал!

На столе в гостиной лежала древняя на вид разобранная винтовка с невероятно толстым стволом. Педро и Антонио стояли рядом и вертели в руках ее детали. Оба были небритые и все в пыли, комбинезоны запачканы землей. Франсиско, больной туберкулезом, худой и бледный, сидел в кресле и смотрел на них, он как будто ничуть не повзрослел за прошедшие пять лет. Маленькая восьмилетняя Кармела устроилась у него на коленях.

Педро вытер руки куском газеты и поспешил обнять гостя:

— Бернардо! Боже мой, какой день для приезда! — Он набрал в грудь воздуха. — Завтра Антонио уезжает на фронт.

— Я пытаюсь почистить эту старую винтовку, мне ее выдали, — гордо сказал Антонио.

— Он не знает, как ее теперь собрать! — нахмурилась Инес.

— Может быть, я смогу, — предложил Берни.

В Руквуде Берни занимался начальной военной подготовкой и раздражал других учеников замечаниями, что эти знания пригодятся во время революции. Он помог Антонио собрать винтовку. Они освободили стол, и Инес принесла косидо.

— Вы приехали, чтобы тоже убивать фашистов? — спросила Кармела с широко раскрытыми от восторга и любопытства глазами.

— Да, — погладив ее по голове, ответил Берни и повернулся к Педро. — Завтра мне нужно явиться в штаб-квартиру партии.

— Коммунистов? — Педро покачал головой. — Мы теперь им обязаны. Если бы британцы и французы согласились продавать нам оружие…

— Сталин знает толк в революционной войне.

— Мы с отцом весь день рыли окопы, — с серьезным видом сообщил Антонио. — Потом мне дали винтовку и сказали хорошенько выспаться ночью, а завтра явиться для отправки на фронт.

Берни глянул на его худое мальчишеское лицо и тяжело вздохнул:

— Как думаешь, там найдется винтовка и для меня?

Антонио с важным видом посмотрел на него:

— Нужно как можно больше мужчин, способных держать оружие.

— Когда ты должен явиться?

— На заре.

— Я пойду с тобой.

Берни испытал странное ощущение — восторг и страх одновременно. Он сжал руку Антонио и невольно рассмеялся. Оба они истерично захохотали.

Однако на заре, когда он встал вместе с Педро и Антонио, ему стало страшно. Они вышли на улицу, и Берни услышал в отдалении звуки рвущихся снарядов. Утро было серое и холодное. Он задрожал. Антонио дал ему красный шарф. На Берни были куртка и брюки, в которых он приехал, на шее — красный шарф.

На площади Пуэрта-дель-Соль офицеры в хаки строили людей в колонны и отводили к трамваям, стоявшим в очередь один за другим. Пока они с грохотом выезжали из центра, мужчины сидели напряженные, сжимая в руках поставленные между колен винтовки. Сперва это напоминало обычную поездку, но по мере продвижения на восток обычных прохожих на улицах становилось все меньше, увеличивалось количество милиции и армейских грузовиков. Когда трамвай, звякнув, остановился у ворот Каса-де-Кампо, Берни услышал рваную стрельбу. Сердце у него дико колотилось. Сержант скомандовал высаживаться.

Потом Берни увидел тела. На тротуаре рядком уложили шесть трупов с красными косынками на шее. Покойников ему приходилось