Кто-то из охраны Теодора потянулся к оружию, Олле различил характерный звук, но не обернулся. Его внимание привлекла каминная полка. Над ней крупными размашистыми росчерками было выведено: «ЛОКИ».

– Не может быть, – пробормотал он. – Он мертв.

– Да уж не жив.

– Я не о Теодоре. – Олле наконец удалось отлепить ноги от паркета и обойти страшную сцену. – А о том, кто его убил. Видите руны? Этот человек убил и шефа Роттенмайра, он писал их повсюду. Руны…

– Псих, который подох в тюрьме?

– Или его сообщник.

– Да ты сам, видно, спятил, раз решил, что мы на это купимся, – перешел в наступление охранник. – Ты рыскал по всему городу, вынюхивал, искал его. Знал его приемы. А теперь хочешь все свалить на Стекольщика?!

– Стекло! – опомнился Олле. – Нам нужно найти цветное стекло! Оно должно быть здесь…

– Все-то ты знаешь, – протянул Клаус, прищурившись, но с места не сдвинулся.

Первым делом Олле осмотрел горло Теодора. Больше нигде не было видно ран, а имена богов убийца писал кровью своих жертв. Но залитая багровым месивом морщинистая шея Крысиного Короля осталась цела. Не оказалось порезов ни на запястьях, ни на животе. Удар в спину Олле исключил сразу: старик сидел, когда на него напали, а вскочить быстро он бы не смог – колено давно причиняло ему боль.

Кто-то из охранников короля закашлялся и двинулся к окну с явным намерением открыть его. Олле будто очнулся от гипнотического сна, в который его погрузил вид безжизненного тела. Он даже забыл о разъедающем нос смраде, сгустившемся в комнате.

Створки не поддавались. Олле видел, как напрягаются руки, спина и даже шея Клауса, человека далеко не слабого.

– Дерьмо! Разбухли за зиму.

– Выбей стекло, – подсказали ему.

– Так иди сюда и помоги мне, умник сраный!

Пожав плечами, советчик присоединился к Клаусу, и вдвоем им все же удалось отворить створки. Правая покосилась, повисла на одной петле. За окном стояла ночь и заглядывала внутрь, в покои мертвеца, ехидно скалясь.

Те, кто еще стоял у дверей, тут же позабыли о необходимости стеречь Олле и, толкаясь, рванули к окну, жадно вдыхая острый морозный воздух.

Но Миннезингер и не думал бежать, его разум был занят совсем другой задачей. В теле не оказалось цветного осколка. Если только…

Стиснув зубы – верхний железный больно впился в нежную ткань щеки, – он погрузил два пальца в открытый рот Теодора.

– Ничего, – то ли разочарованно, то ли удивленно пробормотал Олле.

– Что там у тебя? – тут же отозвался Клаус.

– У него во рту ничего нет. Ни стекла… ни языка.

– Брешешь, сука!

Вместо ответа Олле отступил в сторону, предоставляя ему возможность убедиться в правдивости этих слов. Не колеблясь ни секунды, Клаус без отвращения запустил в пасть Короля почти всю пятерню и деловито, будто препаратор из городского морга, ощупал.

– Отрезали?..

– Нет. – Олле поднес к свету лампы собственные пальцы, густо, до самых костяшек измазанные содержимым рта Теодора. – Расплавили.

Клаус крепко выругался, остальные подхватили разноголосым эхо.

– Где его кружка?..

– Какая еще, к тролльей матери, кружка?

– Та, из которой он пил свое лекарство, – терпеливо пояснил Олле. – От болей в колене. Она большая и никак не могла стоять далеко от кресла.

– Была такая, – отозвался высокий блондин у окна. Кажется, он был знаком Олле. И точно – осенью он одновременно с Олле взялся за расследование убийства Роттенмайра, но очень быстро отказался от гонки и подался в личную гвардию Короля.

– Точно. Была. Я видел! С пастушками, – добавил еще один. По рваной, взвинченной манере речи легко было узнать любителя кхата. Уж не он ли первый выхватил оружие?

Олле еще раз осмотрелся кругом, но нигде не увидел пресловутую кружку с дамским рисунком.

Тогда он решился заглянуть под кресло убитого. Он взял одну из ламп, поставил ее на пол и опустился на колени. Запах экскрементов только усилился, несмотря на то что по паркету тянуло холодом из распахнутого окна. Доски пола были обжигающе ледяными.

– Ну, что здесь? – Анхен вернулась, он увидел ее ботинки с железными носами.

– Ищем кружку.

– Чего-о?

Олле шарил рукой в полутьме и клочковатой пыли, но его пальцы хватали пустоту. Свет горящего масла мало помогал.

Наконец он локтем задел полу мехового пальто Теодора и услышал характерный глухой звук. И что-то еще.

– Вот!.. Нашел!

В последний раз задержав дыхание, он наконец нашарил посудину и вытащил ее наружу.

Пастушки в пышных кринолинах застенчиво подмигивали ему с блестящего глазурованного бока, а внутри…

– Будь я проклят.

– Да что там?!

– Красное стекло. И не только. Кажется, я знаю, как убили Теодора.

Клаус заглянул ему через плечо. Как только успел подобраться так близко?

– Дай сюда, – с этими словами он выхватил кружку из липких, окровавленных пальцев Миннезингера, заглянул внутрь, принюхался. – Хель заледенелый! Это же кислота!

– Сто дней и ночей Локи был прикован к камню в пещере, а змей над ним ронял яд на его лицо, – задумчиво произнес Олле, невидящим взглядом скальда обводя собрание. – Супруга Локи, Сигюн, все это время собирала яд в чашу, дабы уберечь его от страданий, но, когда она отворачивалась, чтобы опустошить ее, капли яда все же мучили Локи.

– Старшая Эдда, – просипела Анхен. – Они взяли не того ублюдка!

– С самого начала это был ты, тварь! – Сталь коснулась кадыка Олле, чья-то сильная рука обхватила его, заломив руку. – Убью!..

Охранники Олле не спешили на помощь – выжидали, кто выйдет победителем из этого кабинета. Какой прок сражаться за обреченного?

– Остынь, зеленый! – окрикнул нападавшего Клаус. – Я еще не все узнал.

Олле отпустили так же порывисто, как и захватили. Он покачнулся. Промелькнула мысль, что он с утра так ничего и не поел. Хвала небесам, не то его бы давно вывернуло.

Он обернулся и понял, что прежняя его догадка относительно тощего брюнета была верна – «зелеными» называли подсевших на кхат из-за яркого цвета жевательных лепешек, которые ко всему красили зубы.

– Что ты хочешь узнать от того, кто сам ничего не знает?

– Как ты пробрался в покои Теодора.

– Вместе со всеми, через дверь, – криво улыбнулся Олле.

Он успел забыть, что его обвиняют в убийстве. И, по большому счету, что бы он сейчас ни пел, как бы ни плясал перед этой сворой, его жизнь окончится здесь, в холоде, грязи и миазмах старческого дерьма. Не все ли равно, какие доказательства невиновности он приведет, если они так жаждут его смерти, так боятся его?..