От страха Робинтона пробрала дрожь. Ведь Маллан погубит руки, если заставить его рубить камень!

— Не бойся, Робинтон, я его разыщу, — сказал неизвестный, крепко пожал руку Робинтону — и ушел. Зашагал вниз по склону и растворился в сгущающейся тьме.

Робинтон и еще два человека проводили исхудавшего, уставшего мастера Лобирна и его супругу до соседнего холда. Там Робинтон остался — его ждали ученики, — а остальные поехали дальше, настолько быстро, насколько им было по силам. Еще долго после этого Робинтон вспоминал Лотрицию, превратившуюся ныне в тень той пухленькой добродушной женщины, которую он знал когда-то. Она так искренне заботилась о них с Малланом и постоянно подкармливала чем-нибудь вкусненьким… Его ненависть к Фэксу разгоралась все сильнее. Если, конечно, это было возможно.

* * *

Но возвращение в Тиллек-холд оказалось для Робинтона почти непосильным испытанием. Он бы мог и дальше ездить от холда к холду и учить детей, но даже в пути он думал только об одном: о прекрасных зеленых глазах Касии, о ее смехе, ее теле, о душевном покое, что дарила ему возлюбленная. Но когда Робинтон увидел Тиллек, озаренный ярким солнечным светом, ему невольно вспомнилось, как он подъезжал к этому самому холду год назад, преисполненный самых радужных надежд, — и юноша едва не повернул своего скакуна прочь.

Когда Робинтон явился к Мелонгелю для доклада, лорд-холдер принял из рук арфиста пергамент с записями — и отложил в сторону.

— Я видел твое лицо, когда ты вернулся… брат, — сказал лорд, — и это помогло мне принять решение. Пребывание в Тиллеке не идет тебе на пользу — отнюдь. А потому я расторгаю наш контракт. Мастер Дженелл согласен со мной. Тебе лучше вернуться в Дом арфистов. Там, по крайней мере, само окружение не станет ежеминутно напоминать тебе о… о Касии.

Робинтон кивнул. Внезапность этого решения ошеломила его, однако он был признателен лорду за заботу. Мелонгель встал. Робинтон тоже.

— Если ты вдруг надумаешь завернуть в Тиллек-холд… брат… знай: для тебя здесь всегда будет готова комната, — церемонно произнес лорд и пожал Робинтону руку. — Думаю, мастер Дженелл захочет, чтобы ты привел обратно своего руатанского скакуна. — Мелонгель едва заметно улыбнулся. — Молодому Грожу тоже пора возвращаться домой. Так что вы можете ехать вместе. Из Грожа в свое время получится хороший лорд-холдер.

— И он тоже будет остерегаться Фэкса.

Мелонгель приподнял брови и взглянул в глаза Робинтону.

— Да, будет. И это хорошо.

* * *

Робинтон подождал два дня, чтобы дать скакуну отдохнуть и отъесться, а на третий они вместе с Грожем рано утром отправились в путь. Они возвращались той же дорогой, по которой когда-то ехали в Тиллек. Они даже завернули к Сачо и Тортоле и погостили там пару дней. Робинтон прихватил чашу Садай с собой, и ему представилась возможность рассказать женщине, как он дорожит ее подарком.

Стена уже стояла, и на многих участках кладка была правильной, цельной. Значит, хотя бы эти два холдера покончили со своими разногласиями. Робинтону немного полегчало на душе.

И действительно, Робинтон ощутил огромное облегчение, вновь оказавшись в Доме арфистов, среди преисполненных надежд юных подмастерьев. Робинтон с головой ушел в подготовку к экзамену на звание мастера; Дженелл предложил ему до конца лета сосредоточиться именно на этом.

Но когда Робинтон услышал доносящиеся из окна репетиционного зала звуки своей «Сонаты для Зеленоглазой», он был потрясен до глубины души.

Да как они посмели?! Откуда они вообще взяли ноты? Робинтон хранил у себя копию, но он никогда… Тут он вспомнил, что сделал еще одну копию для матери — когда Мерелан приезжала к нему на свадьбу. Но ведь не могла же она…

Робинтон выскочил из комнаты и сбежал по лестнице, стараясь грохотом сапог заглушить музыку, которую он с такой любовью создавал для Касии. Он распахнул дверь залами гневно оглядел присутствующих — музыкантов, мать, Петирона.

— Как вы смеете это играть?!

Он шагнул к матери с таким видом, словно готов был схватить арфу у нее с колен и разбить в щепки.

— Нет, это как ты смеешь? — возмутился Петирон, и без того уже взбешенный тем, что им помешали репетировать.

— Это моя музыка! Никто не будет ее играть без моего разрешения!

— Роби… — начала было Мерелан, поднимаясь на ноги и собираясь шагнуть навстречу сыну. Но Робинтон отпрянул и вскинул руки, словно защищаясь и от прикосновения, и от написанных на лице Мерелан сострадания и жалости. В это мгновение он почти ненавидел мать. Как она могла допустить, чтобы Петирон увидел его музыку, его сонату, которую он написал для одной лишь Касии — и ни для кого больше?

— Робинтон, я тоже любила Касию. Я играю это для нее. Каждый раз, когда звучит эта соната, люди вспоминают Касию. Она живет в этой прекрасной музыке. Пока будут помнить твою сонату, будут помнить и ее. Ты не можешь отказать ей в этом! Это ведь нужно и тебе самому…

Робинтон смотрел на мать и чувствовал, как гнев его угасает под ее твердым взглядом. Остальные музыканты сидели так тихо, что Робинтон почти не замечал их присутствия.

Потом Петирон кашлянул.

— Эта соната — лучшее из всего, что ты когда-либо писал, — сказал он, и в голосе его не было ни следа покровительственности.

Робинтон медленно повернулся и взглянул на мастера композиции.

— Да, — сказал он и, развернувшись, вышел.

Вернувшись к себе в комнату, Робинтон заткнул уши, чтобы не слышать музыку. Но, хоть и слабые, звуки приникали в уши, и к концу репетиции — точнее, это было уже прослушивание, если судить по уровню исполнения, — Робинтон вынул затычки. Он прослушал рондо, а затем финал, и по лицу его потекли слезы.

Да, это было лучшее из его произведений. И сейчас, слушая сонату, он обнаружил вдруг, что способен думать о Касии без того ужасающего чувства потери, которое преследовало его с момента смерти супруги. Последние аккорды стихли. Робинтон вздохнул и вернулся к своим занятиям.

На представление он не пошел. Вместо этого он оседлал своего руатанского скакуна и надолго уехал из холда. Он даже заночевал под открытым небом. Но сны его были полны воспоминаниями о Касии, и Робинтон проснулся в поту и лежал до рассвета, вспоминая, как она смеялась, как щурила глаза, как мелодично напевала, как покачивала бедрами, соблазняя его…

Настала зима, и земли вокруг Форт-холда покрылись снегом. В один из дней Робинтона вызвал к себе мастер Дженелл.

— А, Роб! — приветствовал он подмастерья, едва лишь тот шагнул через порог. Он отцовским жестом обнял Робинтона за плечи и провел в свой кабинет. — У нас тут стряслось чрезвычайное происшествие. Помнишь Каренхока? Тощий такой, смуглый подмастерье. Он еще учился в одной группе с Шонегаром.

— Да, помню.