практически всегда голую землю. Но в нашем посёлке завёлся всё-таки заядлый фанат садоводчества, по фамилии Курбатский. На руднике он работал взрывником, а всё свободное от работы время полностью отдавал претворению в жизнь мечты по превращению горняцкого посёлка, как бы сказал Маяковский, в город-сад. Место для своей садовой усадьбы он выбрал на терраске, несколько защищенной рельефом местности от господствующих зимних ветров, раскорчевал участок, убрал лесные деревья и кустарник и достаточно хорошо окультурил почву. Саженцы плодовых деревьев и ягодников завозил из Сучанского питомника, который был расположен в наиболее благоприятной для этих дел речной долине на юго-востоке Приморья и недалеко от Находки. За несколько лет непомерных усилий он всё-таки добился некоторых, пусть и скромных довольно, результатов. И у него сразу появилось много таких же энтузиастов садоводства, как и он сам. Одним из них, правда, совсем на короткое время, стал и я личной персоной.

Кстати, сам Курбатский, по природе своей человек очень замкнутый и необщительный, но когда разговор с людьми заходил о секретах садоводчества, он удивительным образом преображался и щедро делился собственным опытом и знаниями с любым заинтересованным в этом плане человеком. К тому же он всем желающим за небольшую плату, лишь покрывающую необходимые расходы, привозил саженцы из далёкого от наших мест Сучана (ныне – Партизанск). Еще в апреле и я ему сделал такой же заказ. А в дневнике записал:

«12 апреля 1955 года, пятница: Думаю заняться серьёзно садоводством. Подписался на приобретение саженцев: пять ранеток, пять полукультурок, пять крупноплодных, десять вишен войлочных, десять смородины, десять крыжовника. Всего 45 кустов. Сначала посмотрю, как расти будут эти, а потом привезу какой-нибудь южный сорт и скрещу с сучанской крупноплодной. Южный – стелющаяся форма… Надо основательно осесть на землю и заняться этим делом. Хватит дурака валять, надо трудиться и в поте лица добывать хлеб насущный. Я уже свыкся с мыслью, что не удастся поступить в институт. А раз так, то значит надо по-другому приспосабливаться к жизни. Читаю „Плодоводство и ягодоводство“ Колесникова В. А. Числу к двадцатому должны привезти саженцы. С завтрашнего дня займусь разбивкой сада, забором и вообще подготовкой…»

Вот такой случился поворот. Отец с мамой одобрили моё начинание, и я принялся за дело. Огородил участок около дома, вскопал его собственноручно и без родительской помощи, удалил все оставшиеся в земле после прежней корчёвки корни. На Первомай всё в округе накрыло мокрым снегом, и Курбатский как раз в это время привёз саженцы из Сучана. Я не стал дожидаться, когда снег растает, и за праздничные дни высадил все привезённые саженцы – земля под мокрым снегом была талая. Однако совсем скоро и это моё увлечение бесследно растаяло, как и тот майский снег.

Дело в том, что, наверное, именно в эту свою двадцатую весну я впервые и всерьёз почувствовал: беззаботная юность, со всеми её сумбурными мыслями и безотчётными поступками и увлечениями, закончилась безвозвратно. И на моём жизненном пути реальная действительность уже расставила опасные вешки, не заметив и переступив которые преждевременно, я рискую навсегда похоронить свою главную и с детства заветную мечту, которая родилась с первой прочитанной мною книжкой и которую я глубоко и всегда хранил в тайне от всех окружающих, в том числе и от родителей. А началось всё с одного довольно грустного события: уезжал к себе на родину в Пензу мой единственный в ту пору старший друг и наставник Борис Трофимович, и я пошёл его провожать. А на этой мимолётной вечеринке я от кого-то из ребят вдруг узнал, что Аня Алексашина вышла замуж.

Нет, я нисколько не расстроился от этого сообщения. И даже мысленно и вполне искренне пожелал ей счастья. Я уже знал, что она вернулась с курсов бухгалтеров в Ворошилове, и хотел как-то забежать к ней домой, чтобы попроведовать и поинтересоваться о городском житье-бытье. Давно уже минуло то время, когда я настолько вдохновенно и трепетно был влюблён в Аню, что не только боялся поцеловать её, но даже к руке прикоснуться не осмеливался. А теперь мы были просто хорошими друзьями, практически последними могиканами из нашей интернатской гвардии 1953 года. Так сильно меня не затронуло, например, даже замужество моей одноклассницы Тамары Дуловой и её подруги Дины, работавшей в аккумуляторной на руднике, с которой я всего несколько раз сходил в кино. Но тут дело было совсем в другом: я невольно подумал, что и по возрасту, и по некоторым сопутствующим признакам, особенно по откровенным намёкам родителей и другого старшего окружения, которые я обычно принимал лишь как повторяющуюся шутку, меня вдруг осенило, что я и сам уже нахожусь у той же самой черты. И тут меня будто обухом по голове приласкали, и я в явь увидел перед собой ту самую опасную для себя вешку, которую просто не замечал ещё никогда раньше. Перед моим мысленным взором, как на киноплёнке, пробежали события последних месяцев и даже лет, начал скоренько их анализировать, и мне кое-что прояснилось.

Да, у моих родителей были хорошие, практически родственные почти отношения с семьёй Валентина Рычкова, начальника районного узла связи. Они были очень благодарны ему за то, что именно он помог нам переехать из Лесозаводска в эти денежные места и всегда, чем только мог, поддерживал в обустройстве. По крайней мере, те дрова, которые мы с мамой готовили здесь летом на продажу, покупались в основном именно узлом связи для отопления помещений почтовых отделений. И я какое-то время жил на его квартире, начав девятый класс в кавалеровской школе. Да и потом он не раз просто выручал нас в трудную минуту. Даже я и в последнее время довольно часто, бывая по выходным в Кавалерове и задерживаясь допоздна, приходил к ним запросто как домой, чтобы переночевать. И они всегда принимали меня как своего родственника, всегда хорошо угощали, и хозяйка в таких случаях непременно выставляла к ужину нам с Валентином бутылочку «Московской». Они с женой были ещё довольно молодыми, где-то в пределах тридцати лет, или чуть больше, поэтому и поговорить нам было о чём. Но никогда не задумывался над вопросом, например, что может быть общего между четой Рычковых, образованных и, в общем-то, интеллигентных людей, и моими родителями, простыми рабочими, вышедшими из крестьянской среды и не имеющими даже начального школьного образования. Может быть, те и другие, находясь практически в разных социальных плоскостях, просто испытывали друг к другу вполне обычные человеческие симпатии истинно доброжелательных людей, сблизившихся в течение довольно немалого времени тесного