Начнем с последнего из них, с польско-шведской войны, которая именуется Второй Северной. «Почему же, дядя, – спросишь ты, – этот потоп мог оказаться столь угрожающим? Ведь ничто не предотвратило его, он случился; мы отразили захватчиков лишь потому, что вся Польша – шляхта, мещане и крестьяне – взялась за оружие и изгнала врага. Не прошло и четверти века со времени Оливского мира, а польское оружие уже праздновало под Веной свой величайший успех!»

Отвечу тебе, Алиса, что, во-первых, народный подъем вовсе не был так велик, как ты думаешь, во-вторых – величайшая из опасностей ждала твою отчизну уже после того, как ее жители взялись за оружие. Лишь когда польская сторона начала одерживать верх, иначе говоря, после битвы под Варкой и занятия Варшавы, над отчизной твоей нависла подлинная угроза, гораздо более страшная, чем после шведских успехов, завершившихся капитуляцией коронной армии и бегством Яна Казимира в Силезию, которые в худшем случае угрожали тем, что польский трон займет Карл X Густав, а быть может даже, Польшу и Швецию соединит уния, но и только. «Что значит «и только»?» – воскликнешь ты в возмущении».

Поверь мне, царствование Карла Густава – не худшее из того, что могло бы постигнуть эту страну, особенно если бы Карла Густава принимали далее без сопротивления, сохраняя силы для возможного отпора после смерти шведского короля (которая, напомню, настала довольно скоро – еще до Оливского мира), либо же соглашаясь и далее оставаться под шведской властью, что не всем было бы так уж неприятно – ведь когда в 1702 году шведы, на сей раз под командованием Карла XII, опять заняли Варшаву и Краков, им без особого труда удалось привлечь на свою сторону немалую часть шляхты. Но я не намерен рисовать перед тобой блестящие перспективы Польско-Шведского государства, которое стало бы одной из величайших держав Европы, хотя зрелище это весьма соблазнительно; не в обиде я и на Чарнецкого, который выступил против захватчика, перечеркнув это видение раз и навсегда. Он защищал Польское государство, короля, корону, одерживал победы и был в своем праве; но именно тогда, после успехов, достигнутых им и Любомирским, над страной нависла величайшая опасность: шведы, видя растущий перевес польской стороны и понимая, что сами они не сумеют удержать страну, которой легко овладели, но которая взбунтовалась и начала изгонять их, выступили с проектом раздела Польши, и проект этот был подписан в декабре 1656 года Швецией, Бранденбургом, Трансильванией, казаками и Богуславом Радзивиллом. Следы Раднотского договора сохранились в упомянутом романе в виде мечтаний Радзивилла – и попыток их осуществления – о Великом Княжестве Литовском. Трудно за это иметь к Радзивиллам (как и к литвинам в целом – за неприязнь к твоим соотечественникам) какие-либо претензии, но если говорить только и исключительно о благе страны, именуемой Польшей, и ее жителей, то исполнение намеченного раздела было бы, вероятно, равнозначно ее окончательному исчезновению с карты Европы. Ну и что, снова возмутишься ты, ведь исчезла же она с карты позже, но это вовсе не помешало ей в дальнейшем появиться там опять.

Отвечу тебе, что ты и права, и вместе с тем не права. В самом деле раздел Польши, если бы он был проведен в 1656 году – или же в следующем, когда на нее ударили войска Ракоци, – не обязательно стал бы окончательным, но вероятность такого исхода была тогда неизмеримо выше нежели противоположного. Ведь хотя облик Европы, несомненно, стал бы иным, в воссоздании Польши не было бы заинтересовано ни одно из соседних государств, и первый шанс на обретение независимости возник бы перед твоим отечеством лишь тогда, когда он возник в действительности, то есть в 1918 году, если предположить, что история Европы развивалась бы более или менее сходно, потому что можно доказать и то, что такой шанс не появился бы вообще никогда. Но даже если б и появился, так ли легко – а в 1918 году это и вправду оказалось делом относительно легким – удалось бы Польше обрести независимость, если бы вместо ста двадцати трех лет небытия – от последнего раздела в 1795 году до обретения независимости в 1918-м (если не считать восьми лет Княжества Варшавского и по крайней мере частичной государственной самостоятельности Царства Польского перед Ноябрьским восстанием) – Польша не существовала бы свыше двухсот шестидесяти лет? Тебе вольно считать, что да, но уверенности в этом у тебя не может быть никакой; я же – зная историю стран, которые исчезли с карты мира, чтобы никогда больше на нее не вернуться, – полагаю, что отечество твое было на волосок от подобной судьбы.

«Ну ладно, дядюшка, – скажешь ты, – ты меня убедил, что, если бы раздел наступил уже тогда, дальнейшее существование Польши оказалось бы в большой опасности, а тем самым – что шведский потоп был, по существу, ужасной угрозой для суверенности и самого существования страны. Но раздел этот не наступил. А коль скоро не наступил, то…» Позволь мне здесь прервать тебя, потому что ты приближаешься к тому, что важнее всего в этом вопросе. Раздел не произошел, это факт; но можешь ли ты сказать почему? Чтобы облегчить тебе задачу, я сам дам ответ на этот вопрос в той форме, в какой ты найдешь его в научных трудах, с той оговоркой, что ответ сей, хотя фактически и дает ответ на поставленные мною вопросы, загадывает новую загадку. Раздел Польши не произошел, потому что в 1657 году Дания объявила войну Швеции, и в результате Карлу X Густаву пришлось направить значительную часть войск в другую сторону. Но почему Дания объявила Швеции войну?

Ты наверняка ответишь, что в этом нет ничего необычного, ведь Дания вела со Швецией продолжительные войны еще со второй половины шестнадцатого века; удивительно ли, что она ввязалась в новый конфликт с нею как раз в тот момент, когда Швеция уже была поглощена другой войной? Всего лишь ловкий политический ход, тем более что именно Дании более всего было бы не по вкусу укрепление Швеции; после вероятного раздела Польши. Такое твое рассуждение можно было бы признать справедливым, но лишь на первый взгляд, потому что оно свидетельствует об отсутствии элементарных знаний о самой этой войне и о готовности к ней датских войск. Обрати внимание, как неудачно она закончилась для Дании: последняя отдала Швеции Готландию, Сканию и часть Норвегии, а вследствие этого утратила и свой статус могучей державы на политической карте Европы. Пойми, что Дания начала войну против шведов совершенно неподготовленной, и лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что Карл X Густав справился с нею столь быстро; позорный Роскилдский мир был подписан уже в 1658 году – спустя совсем немного времени после начала военных действий. Вскоре шведский король, видя слабость противника, нарушил договор, напал на Копенгаген, и война – в которой Дании на этот раз помогали Австрия, Бранденбург, Голландия и Польша – завершилась лишь подписанием Копенгагенского договора в 1660 году. Что же склонило Фридриха III из Ольденбургской династии объявить Швеции самоубийственную войну? Ученые, исследующие этот период истории Европы, до сих пор ломают головы над этим вопросом; но ни один из них даже не подозревает, качков правильный ответ. Фридриха склонило к войне не что-то, а кто-то; и тот, кто это совершил, одновременно спас Польшу от угрожавшего ей раздела, а тем самым – возможно – уничтожения.

«Кто же это был?» – спросишь ты. Алиса, ты можешь гордиться, даже несмотря на то что это было достигнуто обманом: объявить войну Швеции склонил Фридриха III наш предок, Абадия Моисей Сецех, иначе Сесебей, которого судьба направила к датскому двору как посланника Порты по особым поручениям, когда он возвращался в Польшу из Египта, где; пробыл почти двадцать лет. К его истории я еще вернусь; пока же должен тебе объяснить, что хотя я и написал выше, что Абадию ко двору Фридриха III направила судьба, это была вовсе не слепая судьба, но схер, божественный план всего сущего – согласно значению этого олова на языке нашей прародины, – записанный тысячи лет назад на табличке предначертания нашего рода, месхент.