И тем не менее, при всех недостатках в «Крови под кожей» Уилсона есть одно важное достоинство: это очень честная книга. Несмотря на то, что биография писалась при поддержке и с благословения семьи Маккуинов, в ней нет попытки противопоставить добродетели рабочего класса декадансу и праздности светского истеблишмента. Автор явно симпатизирует герою, но вовсе не стремится оправдать его в любой ситуации - впрочем, и в морализаторство не пускается. А еще Уилсон очень вдумчиво и профессионально работает с источниками: сопоставляет версии, с сожалением отбрасывает одни красивые гипотезы в пользу других - куда менее привлекательных, а когда не может докопаться до истины, не пытается подменить ее своими реконструкциями, а честно говорит: «Не знаю». Словом, определенно не последнее слово о великом модельере, но первое и при этом небесполезное - что тоже важно.

Удивительным образом в России «Шуму времени» Джулиана Барнса -биографическому роману о Дмитрии Шостаковиче - приходится труднее, чем на родине. Английский читатель ожидает от этой книги исключительно эмоциональной и психологической убедительности: уместность цитаты из Пушкина или загадочного русского выражения «уши вянут» ему куда менее важна, чем возможность сопереживать герою как универсальному человеку, как представителю одного с ним биологического вида. Российский же читатель помимо этого (серьезнейшего, на самом деле) требования предъявляет книге еще одно, не менее тяжкое - верность описанной эпохе, достоверность деталей, абсолютная, практически недостижимая для иностранца точность интонации. Для англичанина «Шум времени» - это книга о неком абстрактном художнике в плохое время. Для нас - роман о нашем родном Шостаковиче в нашем кровном, родном аду XX века, и горе чужаку, который, взявшись говорить об этом, хоть раз сфальшивит. Одна легчайшая неточность, один жалкий тост «на здоровье», - и никакая «внутренняя правда» уже не спасет роман в наших глазах: он превратится в развесистую «импортную клюкву».

Скажу сразу - с этой второй задачей Барнс (бережный и влюбленный знаток всего русского) справляется на удивление чисто. Пословицы, поговорки, а также цитаты из Пушкина, Ахматовой или постановлений ЦК, может быть, и относятся к самому очевидному для нас, верхнему слою эрудиции, но тем не менее безукоризненно уместны, а главное - заведомо и многократно превосходят ожидания. Даже единственный по-настоящему смешной ляп (Анапа, куда Шостакович едет отдыхать с первой возлюбленной, внезапно оказывается в Крыму) - и тот на совести переводчика: в оригинале значится Кавказ.

Иными словами, с облегчением переведя дух - нет: неловко нам за Барнса не будет, можно приниматься за первый - универсальный, общечеловеческий и, собственно, единственно важный - уровень «Шума времени». Называть эту книгу романом, пожалуй, не совсем точно: в действительности это скорее очень личное, почти интимное эссе, диковинная (и при этом весьма успешная) попытка внутреннего перевоплощения англичанина Барнса в русского Шостаковича, успешного писателя - в композитора и музыканта. Несмотря на то, что формально повествование в книге ведется от третьего лица, практически мгновенно читатель перемещается внутрь головы Шостаковича, тонет и растворяется в его нервной, дерганой рефлексии и перестает различать границу между собой, автором и героем, а заодно и между реальностью и художественным вымыслом. Нерасторжимость этого тройственного союза - читатель, автор, герой - приводит к странному и волнующему эффекту: места для внешней, рассудочной критики не остается, и сочиненный, насквозь искусственный текст - не дневник, не воспоминания, не исповедь, вообще не документ - становится какой-то высшей, единственной возможной правдой. Да, конечно, Шостакович был именно таким. Да, именно так - только так - он и думал. Иного и вообразить нельзя.

Роман делится на три разнесенные во времени, но одинаково статичные части. В первой из них Шостакович размышляет о себе и мире, стоя ночью 1937 года на лестничной клетке с чемоданчиком в руке (внутри - смена белья, зубной порошок и две пачки папирос «Казбек»). После казни своего многолетнего покровителя Тухачевского и разгрома в прессе оперы «Леди Макбет Мценского уезда» композитор и сам ждет ареста. В наивной надежде обмануть рок и уберечь от опасности жену и годовалую дочку, он топчется на площадке, рассчитывая перехватить ангелов смерти возле лифта, а попутно думает, вспоминает, спорит с собой и с воображаемыми оппонентами... Во второй части (действие ее отнесено к 1948 году) Шостакович летит из Нью-Йорка, со всемирного культурного конгресса, где ему пришлось публично и позорно отречься от своего великого современника - Стравинского. И, наконец, третья часть посвящена старости Шостаковича в относительно «вегетарианские» хрущевские или брежневские времена: композитор едет в персональном автомобиле, продолжая в душе анализировать, обкатывать пережитое. Лейтмотив первой части - страх, второй - стыд, третьей - горечь и тоска. Относительно безбедная (не посадили, не сослали, никто из близких не пострадал, ордена, личный водитель, шесть ленинских премий, дача, квартира в центре...) биография Шостаковича в интерпретации Барнса оборачивается глубинной и многогранной трагедией художника, у которого эпоха под страхом смерти вымогает вещи, ему органически не свойственные -«оптимизм», простоту, предательство, двоемыслие...

«Шум времени» - безусловный оазис для филолога. По-тыняновски устроенная композиция (открывающий книгу случайный на первый взгляд эпизод потом повторяется еще раз, ближе к концу, и уже с другого ракурса), двух-, а то и трехслойные цитаты, умная и аккуратная игра со структурой -неслучайно же, например, статичность повествования противопоставлена подвижности декорации (лифт, самолет, автомобиль). «Шум времени» - рай и для меломана: очевидно, что рваный, атонический и сложный ритм текста напрямую отсылает к симфониям Шостаковича, цитирует и воспроизводит их стиль в слове. Словом, великолепная, тонкой выделки книга, допускающая -более того, настойчиво предлагающая - множество вариантов осмысления и прочтения.

Однако, пожалуй, главное, чем ценен «Шум времени» Джулиана Барнса здесь и сейчас - это его пронзительная, почти болезненная актуальность для российского читателя. Как соотносится честность человеческая и честность художественная и есть ли между ними граница? Чем мы готовы заплатить за комфортную жизнь для себя и близких? Есть ли этическое оправдание для иронии? (Спойлер: нет, по мнению Барнса, ирония - это убогое и постыдное оружие слабых, разъедающее общество хуже раковой опухоли.) Можно ли писать - стихи, музыку, да хоть что-нибудь - в стране, где всё давно и прочно поставлено с ног на голову?.. А жить в такой стране - можно? Нет? А что же делать, если ты родился русским - именно русским - композитором?.. Даже по этому, очень краткому списку вопросов понятно: «Шум времени» -исключительно русская книга, куда более русская, чем английская, и дело тут не только в фактической и интонационной точности. Что-то такое Джулиан Барнс вдохнул вместе со своей любимой музыкой нашего Шостаковича - что-то исключительно русское, глубинное, корневое. И вот теперь оно проросло наружу.

Российскому читателю английский историк и журналист Бен Макинтайр известен главным образом по документальному роману «Операция “Фарш’:»: рассказывающему о головокружительной афере британской разведки накануне высадки союзников в Нормандии. В «Шпионе среди друзей» его редкая способность трансформировать большую, глобальную Историю в историю как литературный сюжет, а потом обратно, ни на дюйм не отступая при этом от истины, проявляется, пожалуй, еще ярче. Судьба Кима Филби становится в исполнении Макинтайра одновременно и емким пособием по истории шпионажа в XX веке, и мощным сюжетным романом, в котором каждое слово не случайно, а каждый проходной на первый взгляд эпизод влечет за собой роковые последствия (иногда с отсрочкой в тридцать лет), и россыпью феерических микросюжетов, которые вам захочется хранить в памяти и пересказывать друзьям.