обоим грозит смерть. Но то, что на клинке нет никакого проклятья, он повторил несколько раз. А камни? Люди сами придумали им истории, придумали и поверили. Он утверждал, что мы всегда несём ответственность за поступки, и потому необходимо думать, прежде чем действовать.

— Но ведь Михаил утверждал совсем другое. Он даже показывал мне в письме некоторые ключевые слова, которые говорили о возможности выбора, к примеру, тьмы или света, — горячо возразил Фертовский-старший, всё ещё не веря в то, что сын его друга мог так обмануть.

— Какие слова он показывал — напомните, пожалуйста, — попросил Турчанинов.

— Вот слово — элигия, в переводе с польского оно означает «выбор» или же люцина — «свет».

— Владимир Григорьевич, кузин вашей прабабушки звали Элигия (еligiа) и Люцина (lucyna). Это польские женские имена. Да, они означают — выбор и свет, но в данном письме это всего лишь обращение по именам. Вот и вся история про послание, камни и проклятье, которого не было, — закончил Турчанинов.

— Господи, — Владимир Григорьевич схватился за сердце.

— Володя, тебе плохо? — встревожилась Маша.

— Сейчас отпустит, Машенька, не волнуйся, — ответил он.

— Владимир Григорьевич, может, правда, успокоительного или таблетки? — Надя встревожилась не меньше, она-то знала все подробности и особенно страхи свёкра.

— Нет-нет, мои дорогие, уже отпустило, — он откинулся на спинку кресла.

— Пап, давай я принесу хотя бы воды? — предложил Николай и ушёл в столовую вместе со Степановной.

— Жень, мне непонятно вот что, — вступил в разговор Зорин, когда Николай принёс воды отцу, тот отпил глоток, поставил бокал на стол. Вадиму и Виктории всё, что они услышали, было в настоящую диковинку. Оказывается, вот какие страсти кипели вокруг семейной реликвии. — Каким образом письмо Беаты попало под обивку ларца, если оно предназначалось для её кузин?

— Ответа на этот вопрос у меня нет, но я могу предположить, что ваша с Николаем прапрабабка просто перепутала письма. Может, и было от неё какое-то послание потомкам, кто знает. И куда оно делось — загадка. Зато у нас есть письмо с правильным переводом, которое, кстати, разъяснило все тайны. Так что, его вполне можно считать посланием потомкам. Как ты думаешь, Вадим?

— Да, пожалуй, соглашусь с тобой, господин сыщик, — усмехнулся Вадим.

— Владимир Григорьевич, может быть, в другой раз договорим? — предложил Турчанинов, видя, как он нервничает.

— Нет, Евгений Борисович, давайте уж закончим сегодня. Я в порядке, правда. Постараюсь свои эмоции сдерживать. Но вы поймите и меня — такой удар, начиная от внука и заканчивая ложью переводчика Михаила. Как он мог? Чего добивался?

— Чего добивался? — следователь задумался всего на секунду. — Он хотел напугать вас, да так, чтобы вы избавились от гарнитура. Зависть. Всё та же чёрная зависть. Низье хотя бы признался, что ему заплатили, и покаялся, сумев всё исправить. А вот ваш переводчик не пошёл по этому пути. Он намеренно исказил факты, усилив информационный негатив, таким образом, подталкивая вас к мысли, что вам ничего не остаётся, как избавиться от раритета. У нас был разговор с этим молодым человеком, под нажимом он во всём признался.

— Мне так трудно это понять, ощущение, будто я совсем не знаю людей, — признался Фертовский-старший, — я столько лет прожил на свете, и, оказывается, ничего не понял в этой жизни. Я наивен, как младенец.

— Это не наивность, а, скорее, порядочность, честь, искренняя вера в людей, в человечество, — ответил Турчанинов, — мне-то как раз этого не хватает. Я везде вижу преступников, всех подозреваю — издержки профессии. Что поделать. Главное, не совершить ошибки, иначе пострадает невиновный.

— Жень, а что будет этому переводчику Михаилу? — спросил Вадим.

— Да ничего, мы ничего не можем ему инкриминировать. Плохой перевод письма? — он опять усмехнулся. — За это у нас в стране не сажают. Хотя я бы поговорил наедине с этим мальчиком, и кое-что объяснил бы ему. Но боюсь, что слишком поздно. Он уже испорчен. Как и ваш внук, простите, Владимир Григорьевич, но я вынужден сказать о нём. Хотя мы так и не нашли Вилли Фертовского — ни его, ни гарнитур, который он выкрал у вас со своим подельником, мы узнали некоторые подробности его жизни. Вы готовы их услышать?

— Говорите, — обречённо вздохнул Фертовский-старший.

— Ваш Вилли игрок, он подсел на это недавно, но успел задолжать довольно крупную сумму. Его подцепил на крючок некий инспектор в казино по имени Грум. Естественно, всё это там, в Штатах. Грум также связан со скупщиками краденого, в том числе, и произведений искусства, кражи которых — один из самых прибыльных видов преступлений в мире. По данным Интерпола, они стоят на третьем месте по доходности после торговли оружием и наркотиками. Как правило, здесь воровство осуществляется под заказ «чёрных» коллекционеров. Полагаю, что кому-то из них ваш гарнитур пришёлся по душе. Они навели справки, у таких везде есть связи. Хотя вы официально и не выставляли гарнитур, всё же проводилась экспертиза, его видели. Одним словом, вашему внуку предложили украсть у вас гарнитур, и, таким образом, отработать свой долг. Что он и сделал. Но поскольку Вилли не профессионал, ему дали напарника, а точнее, подельника в краже — вора-рецидивиста Игоря Бика. Кстати, он же и напал на Викторию — жену Вадима.

Надя переглянулась с Викторией. Вика ей единственной призналась, что её пытались изнасиловать, Надежда была в ужасе. Но обещала сохранить тайну подруги.

— Зачем? — удивился Николай. Фертовский-старший молчал, от услышанного он был в таком шоке, что предпочёл больше ничего не комментировать.

— А затем, чтобы отомстить. То есть у самого-то нападавшего Бика мести никакой не было, его опять же наняли. И нанял Вилли Фертовский.

— Что? — теперь бурно отреагировал Зорин, сжал кулаки.

— То, что слышишь. Бик признался: Вилли его нанял, желая отомстить непокорной «бабёнке», как он выразился, простите, Виктория.

— Я убью его! — Вадим покрылся пятнами.

— Вадик, я понимаю твою ярость, но убить ты его в любом случае не сможешь. Парня слишком хорошо спрятали, если он ещё… — тут Турчанинов замолчал, понимая, что все, кто сидит в этой комнате, так или иначе, являются родственниками преступника. А родные самыми последними отрекаются. Если отрекаются. Любовь — странная штука, она ищет оправдания, она часто отрицает очевидное, предпочитая «розовые» очки. Она прощает даже тогда, когда, кажется, нельзя простить.

— Наверное, на сегодня, хватит об этом деле, — тихо подвёл итог хозяин дома. Следователь понимающе кивнул.

Глава 94

— Мамочка, как ты себя чувствуешь? — Мира вошла в палату, увидела маму возле окна. Та лежала на кровати лицом к двери. Не спала.

— Лучше, дочка, всё хорошо, — улыбнулась, протянула