Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А понять хотелось. Да без понимания новых веяний и реформу дальше творить было невозможно.
Под осень он и призвал к себе на разговор одного из самых доверенных министров – Александра Васильевича Кривошеина.
– А скажи-ка, дорогой, не заговорили ли мы своими речами нашу дорогую реформу?
– Дорогую – это верно. Крестьянский банк уже на 95 процентов оплачивает выкуп земли. Где, в какой стране это бывало? – Кривошеин говорил спокойно и уверенно. – Дураки нас не понимают, Петр Аркадьевич. Почему? – Столыпин, конечно, знал ответ. – Не могут понять и осмыслить цифры всеобщего прироста. Хлеба мы продаем уже почти на миллиард рублей. Доход от масла вдвое превышает доходы от сибирского золота. И так с картошкой, с ячменем, из которого вся Европа варит пиво. Доходы от сельского хозяйства неизбежно перетекают в промышленность. Опять я спрашиваю: где за эти годы прирост промышленного производства составил почти девяносто процентов? Европа в панике: население наше выросло на тридцать с лишним миллионов человек! Не с пустых же щей, а, Петр Аркадьевич?
– Не с пустых, Александр Васильевич. Кажется, мы заелись.
– Ну беда невелика.
– Велика зависть. Вот я читаю ведущих европейских экономистов. Они не просто в панике – они в ужасе. Если, мол, так дело пойдет, то через сорок лет…
Кабинет в Елагинском дворце – это не министерские, тем более не думские говорильни. Здесь всего две головы, сдвинутые над бокалами доброго кубанского «Абрау-Дюрсо». Можно не хитрить, не заниматься экивоками. Столыпин болел, почти два месяца провел в Крыму. Пятидесяти нет, а уже грудная жаба. Отсюда и вполне понятная тяга к легким крымским винам. Под них легко думается о будущем. Сорок лет…
В Германии будет 105 миллионов.
В Австро-Венгрии 82 миллиона.
В Англии 62 миллиона.
В Италии 45…
Во Франции 43…
Европейские страны, вместе взятые, всего 336…
Ну а в России к тому времени будет 344 миллиона работников… и солдат, солдат!
Не стоит забывать и мудрого Михайлу Васильевича Ломоносова. Вот эти его слова:
«Богатство России прирастать будет Сибирью».
О Сибири они с Кривошеиным думали в молчаливом единодушии. План зрел все лето, но… бесконечные дрязги и бесконечные бои с дураками. Дались им «столыпинские галстуки»! Да и «столыпинские вагоны»!
Но сейчас можно было скрестить бокалы:
– Едем, Александр Васильевич?
– Едем, Петр Аркадьевич! Но не в «столыпинском вагоне»?
– Как знать…
Первый именной вагон они встретили в Кургане. Из Москвы выехали ночным поездом еще 19 августа, но ведь даль какая!..
Только 22-го министерский вагон, прицепленный к сибирскому экспрессу, остановился на берегу Тобола. Поездов было немного, пути насквозь просматривались. И надо же, на запасном стоял эшелон с переселенцами!
За дальними запасными путями горели костры. Слышался коровий мык. Лошадиное ржание. Сквозь животные голоса пробивались и голоса человеческие. От главного перрона не поймешь – ругаются или смеются. Да и не дадут спокойно попить утренний кофе. Как они с Кривошеиным ни снижали чины, железнодорожная разведка – незаменимый теперь соглядатай-телеграф! – впереди их шла, доносила, кто едет в прицепном вагоне. Конечно, в целях безопасности не в хвост его ставили – в гриву, но все равно: главный. Кроме крестьянских дел, у премьер-министра была и сугубо политическая цель: подвигнуть нерасторопных российских чинуш, чтоб они побыстрее заканчивали выход в Тихий океан. Не так давно отгремел позор японской авантюры – когда начали войну при недостроенной дороге и при полной чиновной безалаберности, покровительствуемой великим князем Николаем Николаевичем. Столыпин далек был от генеральских авантюр, но понимал: без дорог не только половину Сахалина – половину Дальнего Востока потеряем. Это было его тайным желанием – напрямую поставить вопрос о скорейшей достройке Амурской дороги.
Пускаясь в этот рискованный путь, он очень надеялся на поддержку сибирских губернаторов… А пока на запасных путях горели костры. Дружественно и умиротворенно. Русский человек – тот же цыган: вечный переселенец-скиталец. Приспособится к любым дорожным передрягам. Он спросил влетевшего в вагон, с рукой у железнодорожного козырька, отнюдь не робкого начальника станции:
– Сколько стоит переселенческий состав?
– Двое суток, ваше высокопревосходительство.
– Плохо, начальник. Мало что люди – там еще и скот.
– Плохо, ваше высокопревосходительство. Но я не могу подменять начальника дороги. Не могу изменять график движения.
Столыпину нравились прямые и неробкие ответы молодого железнодорожника. На ум пришли давние рассказы отца о том, как Александр III на пути к Балканам встретился с инженером Витте… который своей властью воспретил царскому поезду превышать установленную для хлипких путей скорость. Немцы клали железные шпалы, а здесь, как и в балканские времена, желтел под рельсами даже не пропитанный мазутом сосняк. Но он не был Александром III да и понимал: даже высочайший нагоняй дела не решит. Поэтому сказал спокойно:
– Напишите подробную записку на имя председателя правительства. О всех нуждах. О всех неурядицах. Не скрывайте и чиновничьи грехи. Сможете?
Начальник станции задумался, но кивнул:
– Смогу, ваше высокопревосходительство! Где наша не пропадала!..
Право, с такими людьми приятно выпить чашечку кофе. Большего он не предлагал. Человек на службе, к чему усложнять жизнь?
Да и мысль у него совершенно другая созрела.
– Следующий экспресс когда идет?
– Через восемнадцать часов шестнадцать минут, ваше высокопревосходительство.
Столыпин подмигнул Кривошеину, а перед начальников станции поставил совершенно неожиданную задачу:
– Распорядитесь, где переселенческий поезд может состыковаться со следующим курьерским. Мне вздумалось прокатиться в «столыпинском вагоне».
– Но, ваше высокопревосходительство… – одернул начальник станции сразу взмокшую фуражку. – Там лошади… коровы…
– Вот и прекрасно. Молочка попьем.
– Там нары… голые…
– Ну, мои люди принесут туда пару кресел из этого вагона. Прощайте. – Он поднялся – и уже Кривошеину: – Александр Васильевич, вы не тяжелы на подъем?..
Тот уже понял шальное намерение:
– Нет, Петр Аркадьевич! Но наши сопроводители?..
– Охрана?.. Прикажите третье кресло. Больше не нужно.
Не ожидая окончания поднявшейся суеты, он вышел из вагона.
Надо было видеть высокого, статного чиновника, в белом летнем кителе и при золотых погонах, который преспокойно шествовал наперерез железнодорожным путям.