Человек с повадками и осанкой витязя шагал меж костров, лихо сбросив на плечи куколь мехового плаща. Знавал, дескать, стужу, после которой ваш приморский морозец стыд замечать! Волосы у него были бурого золота, с белыми нитками по вискам, глаза – зелёно-карие, окружённые морщинками смеха. Только сейчас смеяться воину не хотелось.

Стан кругом прирастал до позавчерашнего дня. Теперь на месте самых больших костров остались кострища. С ними остывали надежды на пополнение дружинной казны. Семья за семьёй, притом наиболее крепкие и достаточные, перебирались в другой конец Зелёного Ожерелья. Туда, где вчера встало знамя с чёлкой из белых оботурьих хвостов, увенчанное загнутыми рогами. На знамени плескала хвостом, разевала пасть зубастая Щука.

– Летень! Летень, друже! Далеко путь держишь?

Навстречу витязю, придерживая коробок с гуслями, почти бегом спешил синеокий красавец. Статный, разодетый, как на званую почесть. Плащ с серебряной канителью, шитый суконник, богатые сапоги. Кажется, гусляр думал прямо с ходу обнять Летеня, но на последнем шаге смутился.

Витязь тоже замешкался. Кашлянул. Разгладил пальцем усы.

– А тебя вот ищу, – буркнул наконец. – Дай, думаю, гляну, как живёшь, как можешь…

Смех Крыла прозвучал чуть громче и веселей истинного.

– Брось, друже! Дурных нету гусляра обижать… Ты про наших сказывай, не томи! Неуступ поздорову ли? Ильгра? Гуляй безлядвый как, всё бурлит?

Летень малость смягчился:

– Все поздорову. И Гуляй ворчит, небось не в язык копьём получил. Дни считает с нашими царятами свидеться.

– Так они правда здесь? В Выскиреге? – обрадовался Крыло. – А я думал, зря люди врут! Вот молодцы чадунюшки! Сам их видел ли?

– Сам не видел пока. Сеггар грамотку заслал во дворец, ответа ждёт. А чадунюшками их не зови. Чадунюшки они прежде были. Когда в бою смерти не дались и нам навстречу дошли, да бабку старую довезли. Ныне, гусляр, повыше слово ищи! Лебедь наша, умница, из Невлина вынудила Орепеюшку возвратить. Орлёнка, бают, Высший Круг слушает… А в Шегардае отеческий дворец с песнями под крышу подводят. Это, брат, не ребячьи пестюшки! Ты-то каково можешь? Про себя сказывай.

Побратимы шли мимо утлых саней и ветхих палаток, чьи хозяева ещё не перебежали от Сеггара к Ялмаку. Тощие оботуры копытили снег, жевали сушёные рыбьи головы, купленные у запасливых горожан. Мотали рогами, отгоняя норовящих поживиться собак.

Крыло вдруг поморщился, досадливо махнул рукой:

– Нечем, брат, прихвастнуть.

Летень обратил давно истлевшую горечь в подначку:

– Что же не задалось? Сам сказывал, Лишень-Раз дальними странами ходит. Коренными землями, куда мы не заглядываем. А там-то чудес…

– Молодой был, – со вздохом покаялся Крыло. – Глупый. Только и понимал, что в гусли бренчать да с девками миловаться.

Витязь усмехнулся:

– Будто девкам на пряники не скопил?

– Так тебе скажу, – помешкав, отмолвил Крыло. – У Ялмака, да, будешь при серебряной ложке. Только есть с неё не захочешь.

– Нешто права о нём людская молва?

– Э, брат… людская молва ещё не всё знает.

Летень надолго замолчал. Наконец спросил:

– Чудеса хоть баснословные повидал? Песни сложил?

– Чудеса, брат, на юге такие, что век бы их не видеть. Над старым Лапошем зарницы ночью дрожат. Люди, от людей дикообразные, в развалинах поживляются. Что найдут, хоть поливной плитки осколок, маякам отдают. Те Лишень-Разу ссыпаются, чтобы туда-обратно без печали довёл. Не звенят с таких чудес гуселишки, знай плачут враздрайку…

– А на севере? Людям верить, вас о том годе за Светынью видали.

– И больше вряд ли увидят. Ничего хорошего там. Купилище слёзы, народ злодеи. Гусельную гудьбу, правда, любят. И девки красивые… – Он усмехнулся. – Только приступа к ним никакого. Зазевалась одна, так за неё чужие парни стеной. Ялмак, слышь, даже вспятил.

– Лишень-Раз? – прищурился Летень. – Хватит заливать! Вспятил?

– Парни щенки… так дикомыты же. Им хоть дружина, хоть бояре царские. Наших не замай, и весь толк. Костей не выплюнут. Был один там… Прогнал я его.

– Прогнал?

– Да он моей науки просил. А у самого ухо дубовое, голос – уток распугивать.

– Ну и нечего ему, – равнодушно бросил Летень, глядя вперёд.

Крыло покачал головой. Вздохнул:

– Видал я, брат, голосистых. Перстами вещими наделённых. Только воз ныне там. А этот, неспособный, за троих впрягся. Глядишь, принял бы умение.

– Таких парнишек в каждой дюжине по двенадцать. Найдёшь ещё себе унота. – Летень повёл рукой. – Вон кощеи сидят, от любого костра мальчонку бери. За полмешка рыбьих голов с радостью отдадут.

Крыло мазнул взглядом по серым лохмотьям. Внезапно решился:

– Слышь, брат… Я ж к вам с Неуступом шёл. А тут ты на удачу! Ты витязь первый, он тебя слушает. К вам назад охочусь… Примете, братья?

Летень спросил неторопливо:

– Что ж ваша Железная от таких богатых поездов опять кощеев провожать воротит? Нешто соскучился воевода?

Крыло, ждавший от былого друга иных слов, отозвался не сразу.

– Ялмак сам себе голова, никто не совет ему, не указ. Я, что ли, спрашивать буду?

– А я вот собираюсь. – Летень свёл рыжеватые брови, голос звучал по-прежнему ровно. – Железная подвалила, когда мы уже знамя поставили. Мы с Сеггаром вам никогда дороги не перебегали. Лепо ли обычай переступать?

– Зря идёшь, – сказал вдруг Крыло.

Витязь легко согласился:

– Ясно, зря.

Однако не остановился, не повернул.

– Есть время увещаний словесных, – шагая рядом с ним, продолжал Крыло. – Но не теперь. Коли Ялмак пришёл и встал, его только сбивать. А у него одних отроков больше, чем всех вас.

Летень усмехнулся:

– Ты меня самого, брат Крыло, за отрока держишь? Какое задориться, когда нам дети Космохвостовы вверены?

– Зачем же идёшь?

– А по дружеству былому. Любопытство потешить. С твоего ухода, чай, не видались. Четыре года скоро.

Гусляр безнадёжно махнул рукой. Пошёл рядом.

У каждой дружины есть братская ставка. Тесная, просторная, волосяная, кожаная, расписная, попроще… Шатёр Ялмака был великолепен. Сверху – промасленная кожа, внутри – войлоки, многоцветные ткани. Раньше, поди, служил охотничьим домом красному вельможе. Или даже царевичу из младших. Шатёр стоял в заветери у глядной скалы. На вершине каменного зуба хлопало знамя, выпущенное из чехла.

При входе, нарочно распахнув меховые вороты, чтобы виднелись кольчуги, с копьями в руках стояли два отрока. Рынды весело приветствовали гусляра. Летеню загородили дорогу.