– Да конечно же, любит! – убежденно воскликнула Ясмина.

Мориц молчал. Он не хотел ее обидеть. Казалось, она читает его мысли.

– Мори́с, любить можно не только одного человека.

– Вы тоже можете?

Она удивленно посмотрела на него. Для нее-то всегда существовал лишь один. И в глазах Морица она сейчас искала скрытое значение. Потом сказала:

– Он снова и снова будет ко мне возвращаться.

– Откуда такая уверенность?

– Я просто знаю. Есть тайные связи, которые соединяют людей, – через страны и через время. Связи, которые никто не видит, не понимает и не может разорвать. И если он там, на войне, получит чуточку нежности… это поможет ему выжить.

– А то, что он вернется… это вам сказала Кучинотта?

– Нет. Я больше не хожу к Кучинотте.

– Почему?

– Если я спрошу ее о Викторе, она догадается, что он и есть отец. И тогда узнает весь квартал. И я не смогу показаться людям на глаза. Нет, предсказание…

Она прервалась и испытующе смотрела на него.

– Есть и другие ясновидящие. Не только католички. И я имею в виду не Аллатини с ее каббалой – она такая болтушка! Ничего не удержит в тайне. Нет, я… но вы ведь никому больше не скажете, да?

– Хорошо.

– Обещаете?

– Обещаю.

– Поклянитесь.

– Клянусь.

– Хорошо. Итак, мы с Рифкой, которая работала со мной вместе в «Мажестике», она мусульманка, ходили к Сиди Махрезу.

– Кто это?

– Заступник евреев.

Мориц не поспевал за ее рассказом.

– Покровитель Туниса. Он основал когда-то еврейский квартал. И он мусульманский святой.

– Ах, вон что, он уже умер?

– Еще тысячу лет назад. Но вместе с тем он жив, понимаете?

Мориц кивнул, хотя ничего не понял. И она рассказала ему о мавзолее в Медине, на краю еврейского квартала; о женщинах, которые целыми днями сидят там под величественными сводами и в полутьме читают суры из Корана; о записках, которые они всовывают в решетку перед его гробницей, и об экстатических танцах, которые устраивают по ночам в соседнем помещении, когда поблизости нет мужчин, в тумане благовоний, в трансе барабанного боя. Она танцевала с ними, как когда-то на свадьбах, всю ночь напролет, пока не рухнула на пол, обессилев. И тогда женщины совершили над ней старый любовный заговор, чародейство поверх всех границ, стран и времен, так что Виктор выживет в этой войне.

Ясмина вздохнула, взбудораженная собственным рассказом. Она пристально смотрела на него, будто раздумывала, не сказать ли всю правду. И прошептала:

– И он не сможет любить другую женщину. Ему придется всегда возвращаться ко мне!

У Морица по спине пробежали мурашки. В ее глазах мерцал темный жар. Рядом вхолостую застрекотал проектор – пленка кончилась. Он встал, чтобы вставить вторую бобину. Внизу в кинозале зажегся свет, зрители использовали перерыв, чтобы встать, покурить и побеседовать, пока не началась вторая половина фильма.

– Что вы собираетесь делать, когда он вернется? – спросил Мориц. – Ведь мать захочет его женить.

– Мы с ним уедем в Париж. Там можно сделать хорошую карьеру. Это всегда было его мечтой. Здесь, у родителей, я задохнусь. Это сгоревшая земля. Только бы закончилась проклятая война!

Мориц молчал. Потом они смотрели фильм. Их локти соприкасались. И она не отстранялась, да она будто даже наслаждалась этим.

* * *

Ночью, лежа в своей чердачной каморке, слушая дробный топоток крысиных лапок, вглядываясь в темноту, Мориц думал о Ясмине. Он представлял, как она сейчас тоже лежит в своей кровати и думает о Викторе. Он представлял, как Виктор входит в ее комнату, – Виктор, которого может видеть только она. Представлял, как Виктор склоняется над ней, а она обнимает его. Ее буйные черные кудри, ее смуглая кожа в лунном свете. Он никогда не видел ее одну, когда закрывал глаза, никогда не видел ее с собой – всегда только с ним, и каждую ночь он возвращался к этой фантазии, чтобы посмотреть, не изменилось ли что, не стала ли она меньше любить Виктора, не перестал ли тот ее вожделеть. Но никогда он не разрешал себе, даже в грезах, занять место Виктора.

Но хотел ли ее Виктор вообще? Что, если он не вернется? Действовала ли ворожба на него или только на нее – потому что она верит в его возвращение и будет ждать его вечно?

Мориц поймал себя на желании, чтобы Виктор не вернулся никогда, чтобы его убили и похоронили. Одна немецкая пуля – и чары будут разрушены. Но тут же устыдился этой чудовищной мысли и отогнал ее. Но еще до того, как рассвело, мысль вернулась снова, сильнее и ярче прежнего. Что-то внутри сотрясало прутья его клетки, просилось на свет, тосковало по запаху Ясмины, по ее телу. Он хотел любить и быть любимым, преодолеть глухоту и ощутить жизнь во всей ее полноте, выходящей из берегов. Проклятая война запорошила его сердце пеплом. Даже когда он проломил корсет армейской дисциплины, освободив Виктора, им двигала мораль, но никак не чувства.

Но с Ясминой все было иначе. Когда он видел ее с Жоэль, сердце его оживало. Столько любви и нежности может дать ребенку только прекрасная мать. Любовь, которой его самого лишили задолго до начала войны, сослав в изгнание мужского одиночества.

* * *

А потом появилась Сильветта. Она возникла неожиданно, как весна на проспекте де Картаж, которая так и брызнула из цветов и прогнала апрельскую промозглость. Она пришла с Леоном, который по пятницам забирал недельную выручку. Деньги хранились в сейфе, который Леон велел установить в чердачной кладовке Морица, там он был спокоен за них. На девушек за кассой надежды мало, того и гляди умыкнут франк-другой, а немцу, которого он укрыл, Леон доверял.

– Почему именно я? – спросил Мориц.

– Потому что вы немец, – рассмеялся Леон. – На ваше слово можно положиться!

Но Мориц догадывался об истинной причине – он не позволил бы себе обмануть своего покровителя.

В эту апрельскую пятницу Леон появился в кинотеатре не один, как обычно, а в сопровождении жены. Это был один из тех весенних дней, когда солнце светит с такой неожиданной силой, будто хочет перепрыгнуть через время года и, поколебавшись на границе зимы и весны, сразу переходит к лету. В широкополой голубой шляпе и темных очках Сильветта сидела на пассажирском сиденье «альфа-ромео», словно богиня экрана. На взгляды мужчин она, казалось, не обращала внимания. Мужчины оборачивались и наверняка свистели бы вслед, не будь она женой Леона, с которым лучше не связываться.

Мориц стоял в тени у входа в кинотеатр и беседовал с кассиршей. Здесь была самая дальняя точка его дневных перемещений, здесь он мог подышать воздухом, внимательно следя за проспектом, не покажется ли полицейский или военный.

Леон поздоровался и пошел наверх, чтобы забрать деньги. Дело близилось к вечеру, через два часа начинался Шаббат, а жена еще хотела купить себе летние туфли. Мориц робко помахал ей. Сперва казалось, что она не заметила его жеста, однако когда он отвернулся, Сильветта вышла из машины и со скучающим видом приблизилась к нему. Равнодушие ее было показным – эта женщина пребывала в постоянном ожидании чего-то. Но после исчезновения Виктора в ее жизни происходило не так уж много.