Леон воткнул в песок красный зонт от солнца.

– О чем вы думаете, Мори́с? – Сильветта ущипнула его за бедро. – Вы всегда такой серьезный! Лето же!

Мориц инстинктивно глянул на Леона. Он чувствовал себя в ловушке.

– Ни о чем. Я не думаю ни о чем.

– Ах, это невозможно – ни о чем не думать! Я постоянно о чем-нибудь думаю! Спорим, вы думаете о женщине? Она итальянка? – Сильветта тоже посмотрела на мужа, который раскатывал на песке циновки.

– Оставь его! Мори́с, по глотку вина?

– Нет, спасибо.

– Ах, да не ломайтесь!

Леон откупорил одну из трех бутылок, которые прихватил с собой. Жоэль он усадил на циновку, она тут же повалилась и перепачкалась в песке.

– Сильветта, дай ему стакан!

Сильветта стянула с себя платье, оставшись в купальнике, ярком, самого модного покроя. Она сделала несколько шагов, чтобы оказаться перед Морицем, который смотрел на море. И только затем направилась к корзине для пикника, чтобы достать стаканы.

– Я знаю, о чем вы думаете. О вашей возлюбленной в Триесте! Или у вас на самом деле нет никакой fidanzata? Сознайтесь!

Мориц не знал, что лучше – полуправда или полная ложь.

– Нет никакой невесты.

И ложь вдруг прозвучала удивительно правдиво. Фанни так далеко. Он уже не мог вспомнить ее запах.

– Но почему? Вы такой привлекательный мужчина. Разве не так, Ясмина, он же привлекательный мужчина, правда?

Ясмина смущенно смолчала. Каждая фраза была как минное поле, и для нее тоже. Она инстинктивно подхватила на руки Жоэль, словно желая ее защитить. Сильветта отпила вина и продолжила обстрел:

– Вы верите в любовь, Мори́с?

И тут же:

– А как вы думаете, можно любить не одного, а нескольких?

Пальцы ее призывно пробежались по волосам, словно на самом деле она спросила: сможете ли вы любить меня?

Возможно, она просто использует его, чтобы вызвать ревность Леона? Или так она мстит мужу за измены? Вдруг его тайные политические встречи лишь предлог для свиданий? Или свидания – маскировка для политических сходок? Все имело здесь двойное дно, все было не тем, чем выглядело. И, в отличие от Германии, люди тут сознавали это. И никогда не принимали сказанное за чистую монету – все здесь было камуфляжем, прикрывающим что-то другое. Он мог запросто объявить себя немцем, и никто бы ему не поверил!

– Пошли купаться, – позвал Леон, который успел переодеться в плавки.

Он отобрал у Сильветты бутылку. Но она гнула свое:

– А почему бы вам не влюбиться в здешнюю женщину? Таких красавиц вы больше нигде не найдете.

Лукавый взгляд в сторону Ясмины. Неужто догадывается о его чувствах? Неужто хочет загнать его в объятия Ясмины, чтобы разлучить ее с Виктором?

– Или почему бы вам не вернуться в Италию?

Мориц не мог ответить: потому что там меня арестует коалиция.

На помощь ему пришел Леон:

– Потому что он еврей! Думаешь, итальянцы сразу нас полюбят только потому, что перешли на сторону бывшего врага? Вся Европа отравлена, c’est fini! Dai, andiamo![94]

Он взял Сильветту за руку и потянул ее к морю. На ходу обернулся и позвал, смеясь:

– Идемте же!

Ясмина с вызовом глянула на Морица.

– Хорошая возможность, – тихо сказала она. – Соблазните Сильветту.

Она сбросила платье, и под ним тоже оказался купальник, но черный и скромный. Подхватив Жоэль, Ясмина пошла к воде. Мориц смотрел ей вслед. Как же она хороша. Смуглая кожа, горделивая походка, так много достоинства в таком маленьком теле. Он медлил. Не хотел обнажать свою бледность. Лицо и руки давно загорели, но тело мгновенно разрушило бы его легенду о том, что он итальянец. В конце концов он двинулся к воде, не раздеваясь.

– Но, Мори́с! Вы прямо так собираетесь зайти в воду? Вы нас стесняетесь?

Сильветта уже стояла в волнах прибоя. С каким бы наслаждением он сейчас бросился в море.

– Я присмотрю за Жоэль, – сказал Мориц. – И вы сможете поплавать.

Не дожидаясь ответа, он забрал ребенка. Ясмина начала было протестовать, но, увидев, как прильнула к Морицу малышка, замолчала. Жоэль улыбалась ей: да ладно тебе, мама!

– Ну что вы там, эй, вы идете?

Ясмина побежала в воду. Мориц смотрел, как они все втроем прыгают в прибое. Солнце на коже, счастье через край. Он держал Жоэль, стараясь укрыть ее от ветра. Ее маленькое тело и его тихая радость – быть нужным ей хоть на несколько минут, взятых взаймы. Маленькая ручка Жоэль погладила его по щеке. Быть нужным, быть там, где ценят. Человек существует лишь через других, подумал он. И нет любви более истинной, чем любовь ребенка, чистая и непритворная. Может, то единственная любовь, на которую можно положиться.

Он сделал несколько шагов к извилистой линии, оставленной на песке волнами, и, крепко держа Жоэль за ручки, опустил малышку так, чтобы ее ступни коснулись воды. Она восторженно завизжала и задрыгала ногами, и ее радость передалась ему. Он опустился на колени и, не выпуская девчоку из вытянутых рук, повалился на спину в набегающий прибой. Жоэль ликовала. Детское счастье на фоне слепящего солнца. Еще один снимок, который никогда не будет сделан, отпечатается в его памяти. В тот июньский день они оба впервые ощутили эту необъяснимую связь безусловной любви, какая бывает только между родителями и детьми.

* * *

Выйдя из воды, Сильветта словно не замечала Морица. Он передал Жоэль матери. Какое-то мгновение они с Ясминой стояли друг перед другом, и ни единое слово не нарушило звенящую тишину между ними. Мориц спиной ощущал колючий взгляд Сильветты. Леон еще плавал вдали, он помахал им, и Сильветта направилась к циновкам.

Ясмина и Мориц какое-то время постояли у воды. Когда они вернулись к раскрытому зонту, Сильветта держала в руках удостоверение личности Морица, которое выудила из пиджака Леона. Во взгляде ее горело тожество:

– Виктор Сарфати?

Ясмина и Мориц перестали дышать.

– Это же ваше фото! Леон, ты об этом знал?

Леон, уже выбравшийся из воды, сразу понял, что произошло. Он протянул руку:

– Дай сейчас же сюда! Тебя это не касается!

Сильветта отскочила.

– Вас зовут вовсе не Мори́с, не так ли? И вы никакой не еврей. Признавайтесь! Кто вы на самом деле?

Леон схватил ее за руку и отнял удостоверение.

– Есть вещи, в которых ты ничего не смыслишь! Это тебе не глазки строить! Одевайся давай! – Он с такой силой сжал запястье жены, что она вскрикнула от боли и ярости.