Запиши в расходы – мешок земли, десять «кг», «Цветочная».

В начале июня, это значит, я везу рассаду на посадку в наше садоводство.

Перевозка дело непростое. Во-первых – картонная коробка. От иностранного пива. У пивного ларька беру. На халяву. Люська из ларька другой раз вякнет: «Тару растаскивают, тару растаскивают» А я ей: «Кто тебе вчерась ящики с пивом разгружал, а ты бутыль «чернил» пожалела! Видите ли: потом, мальчики, расплачусь».

«А чем расплатишься-то? – думаю. – Уже давно в тираж вышла».

Иностранного пива я не пью. Патриот. Мы за «Рассею» знаешь как!

Чем хороши пивные коробки? Потому-как квадратные. И молочная тара тоже квадратная. Так что квадрат в квадрат, каждому рад. Установил я рассаду в ящик. А рассада у меня коренастая, не акселератка какая-нибудь.

Солнце-то на балконе цельный день. Дальше на электричку. А там меня уже Колян на велосипеде встречает. Мы и в садоводстве соседи.

С «утрева» высаживаю рассаду в парник. Земля приготовлена. Навоз прошлогодний уложен. Навоз завсегда должен прошлогодний. Чтоб «горел» в земле. Согревал растения в холодную ночь.

А парник у меня, я вам скажу, не парник, а дворец под стеклянной крышей. В нём бомжи каждый раз «Первое мая» справляют. Я им в парнике письмо оставляю: «Сожжете парник – яйца оторву».

Помогает. Пока Бог миловал, парник цел. Летом кое-кто из этой братии заглядывает ко мне: «Василий Васильевич, дай на пиво, душа горит».

Я его понимаю. Как не дать. И ты ко мне по-хорошему. И я к тебе не жопой.

А в июне помидоры уже цветут. Мелконькие такие, желтенькие цветочки. Ни кожи, ни рожи. А надо ж, какие плоды вырастают! Некоторые умники водой на меду опрыскивают, чтобы всякая муха и пчела летела опылять растенья. Но от этого на сладкое только тля появляется. А за ней и муравьи ползут тлю доить. Тля для муравья, что коза для Колькиной Верки. А по мне, так каждое растенье должно иметь свой запах. Как и баба. Другая пройдет, так с ног сшибает её аромат. Терпеть ненавижу! Одна только мысль встревает, что она так свою вонь отбивает.

Ну, дальше насчёт помидор. Потом, значит, мочевина. Не подумай ничего такого. Здесь уже не моё добро. Удобренье такое. Спичечный коробок на ведро воды. И на листья лью и под корень. Глядишь, к середине лета вымахали растенья под самую крышу парника. И уже помидорки, где с горошину, а где с куриное яйцо. Самое время подливать настоящее удобрение. То что было – семечки. А это уже стоит у меня в бочке. Коровье дерьмо со свежей травой залиты водой. Бочка стоит на солнце, закрыта крышкой. И вот уже забродило содержимое, зеленой пеной пошло. В самый раз подкормка готова.

Мои растения ждут её с нетерпением. И результат – налицо.

Мы с Коляном сидим около моего парника. Приговорили по паре пива. Разомлели под жарким солнцем. Рядом корзина, полная отборных помидор. Цвета невообразимо красного. Я обвожу взглядом вокруг, с чем бы сравнить красный цвет помидор. Натыкаюсь глазами на Веркину нижнюю часть в красных рейтузах, что торчит между грядок, рядом за забором.

– Во, Колян, что это такое? – я достаю из корзины две небольшие помидоры, складываю их вместе.

– Это Люська из пивного ларька высунулась, – ржет Колька.

– А это что? – У меня в руках помидорина в два кулака с глубокой ложбинкой по середине, которая делит помидорину на две части.

Колькины глаза масляно заблестели:

– Верка с тыла, пол моет. Ну, ты бабник Василий, ну, бабник, – орет Колян.

Верка тяжело распрямляется среди куртин кабачков и огурцов. Её необъятная грудь почти выкатывается из выгоревшего лифчика. Грозит нам кулаком, думая, что предмет наших восторгов её необъёмная филейная часть.

– Нет, – говорю я Кольке. – Мы с тобой не бабники. Мы по другой части. Мы – пьяницы.

– Был я тут недавно у платного доктора, – шепчет мне Коля, вдруг сразу как-то погрустневший. – После этого, наутро, веришь, Верка бутылку выставила. Но я на работу торопился. Я, вообще-то, Верку не балую. А тут после доктора получилось.

Я Коляну верю. В смысле доктора. А насчёт Веркиной бутылки – не очень. Вот продам к осени помидоры, будут деньги, тоже схожу к платному доктору. Люську из пивного ларька приглашу. Она давно ко мне подкатывается.

В конце августа ударили ночные заморозки. Была как раз пятница. В субботу я приехал, очистил весь парник: помидоры и белые и зелёные и красные – все, подчистую. Три ящика получилось. Внёс я их в дом.

Прошло несколько дней, помидоры «пошли» коричневыми пятнами. А через неделю все сгнили.

А Кольке Веерка тогда бутылку не выставляла. Признался он, когда я ему про свою помидорную беду рассказал. Всё-таки Колька – настоящий друг.

Уселись с Коляном в саду на лавке. Колян вытащил бутылку

«Московской». Я из пластмассового пакета два плавленых сырка, пару солёных огурцов и куски нарезанного хлеба. Сказал Коляну, надо бы газетку разложить на скамейке. Колян похлопал себя по карманам: «Во, – сказал он задумчиво, тут третьего дня был на похоронах соседа Антона Антоновича Барабашкина. Так вдова над могилой его книги раздавала. Я думал на поминки позовёт, книгу-то и взял. Так не позвали. А книга, который день в кармане не у дел». Колян вырвал несколько страниц из книги. На страницах Барабашкина мы свой закус разложили. Выпили, закусили. Потом растерзанного «Барабашкина», Колян не поленился, донёс до мусорной урны. Колян – человек аккуратный. Любит порядок.

А я до этого успел ещё взглянуть на листок из «Барабашкина», прочитать несколько строк. Всё в башке засело: «Вот подъехали к каменным палатам подмосковной дачи Романа Аркадьевича Абрамовича в Малом Сареево два «BMW» и «Mercedes» с затемненными окнами. Роман Аркадьевич поднялся на второй этаж своего мрачного замка. Велел прислуге не беспокоить себя. Надел шёлковый персидский халат. Включил низкий золочёный торшер. Улёгся на диван и открыл книгу «Лир-река» А. А. Барабашкина. Через несколько минут сон смежил его усталые веки… И снилось ему, как окутанный с головой в чёрный плащ Харон перевозит на челне через Стикс писателя Брарбашкина А. А.

«Плату давай, один обол», – тяжело, как из-под земли говорит Харон. А Барабашкин А. А. как завизжит нагло: «Пенсионерам проезд бесплатный!» «Отменили бесплатный ещё при Борисе Втором, – Харон ковыряет за щекой Антона Антоновича, достает оттуда монету, – урчит презрительно, увидев удивлённый взгляд Антона Антоновича, – писатель хренов, надо бы знать Бориса Первого – Годунова». При этих словах Харона радостно заиграла, остановившееся, было, сердечко Барабашкина А. А. Ещё бы и на том свете знают про писателя Антона Антоновича».

Это – уже незнамо почему, снилось это мне и Роману Аркадьевичу. Я то, понятно, откушал водочки ещё до встречи с Коляном. Вот и вздремнул невзначай. А был ли выпивши Роман Аркадьевич, не знаю.

И снится же чертовщина! Чтоб девка голая, так не дождёшься…