зоологии. Здесь они с Бовери и познакомились. После кончины мужа она вернулась в Штаты, заняла кафедру биологии в колледже Нью-Хевен и отсюда уже в двадцатых годах частенько наезжала в Германию навестить дочь Маргарет и обязательно бывала в Мюнхене у Фришей.

Именно Марчелле Бовери и обязан Фриш тем, что ряд американских университетов пригласил его через Рокфеллеровский международный фонд содействия просвещению прочитать серию лекций.

Фриш поначалу колебался, опасаясь, что недостаточно владеет английским, из-за чего ему трудно будет участвовать в обсуждениях. Но мисс О'Гради уверяла: все образуется!

Кроме того, обдумывался проект реорганизации института, и хотелось узнать, как работают зоологические учреждения за океаном. О них рассказывали столько, что пора было и самому посмотреть. И почему же не поехать, раз пришло приглашение с программой заманчивых визитов в университеты и колледжи?

Фриш отправился за океан.

Он сознательно взял билет на небольшое тихоходное судно «Йорк» и на второй же день после отплытия засел в каюте, готовя тексты докладов. Морская болезнь не коснулась его, и во время коротких прогулок по палубе профессор любовался бурным океаном, чайками и альбатросами.

Капитан «Йорка», прослышав, что среди пассажиров известный исследователь рыб, пригласил его на свой мостик и, протянув бинокль, указал направление:

— На горизонте киты. Хоть и не рыбы, но, наверное, вам любопытно…

Увы, Фриш не увидел ничего, кроме серо-зеленой мути…

Дня через два погода выровнялась, и профессор долго бродил по палубе, обдумывая на английском языке очередной раздел подготовляемой лекции. Во время прогулки он познакомился с пожилым американским немцем.

— Вы будете читать лекции, конечно, на немецком? — полюбопытствовал тот, зная, с кем заговорил.

Ответ удивил его, и он только пролепетал:

— Боюсь, большого успеха вы в таком случае не добьетесь…

«Признаюсь, мрачное пророчество я воспринял не слишком трагически, — рассказывал потом Фриш. — Оратор я всегда был неважный…»

Однако Фриш скромничает: с первых лет преподавательской работы он был превосходным лектором.

И вот встреча с Нью-Йорком, сначала с моря. Небоскребы по-немецки называются точнее — туческребы. И действительно, с палубы видны вершины зданий, вздымающихся над низко бегущими тучами.

Позднее Фриш бросил взгляд на каменные громады с крыши Национального музея естественной истории (Фриш поднялся сюда, когда уже стемнело и вокруг зажглись мириады огней), обо всем этом он напишет совсем коротко:

«Фотографии не дают даже приблизительного представления о том, что открывается отсюда взору».

После короткого отдыха прочитаны первые лекции в колледже Нью-Хевен, затем начались переезды из университета в университет.

Лекции были посвящены трем темам: органы слуха у рыб, цветовое зрение рыб, средства общения у пчел. Поначалу докладчику приходилось трудновато: он не привык читать с листа, и это было для него существенной помехой. Потом скованность прошла, лектор отрывался от текста, импровизировал, излагая свои мысли.

Список университетов, в которых читались лекции, выглядит внушительно: Гарвардский в Кембридже, Колумбийский в Нью-Йорке, Корнельский в Итаке, Анн Арбор в Чикаго, Медисон в Висконсине. Фриш немало подивился, услышав, что респектабельный университетский городок Медисона расположен на месте, где сто лет назад была непроходимая чаща и всего семьдесят лет назад свистели пули и стрелы, шли сражения с индейцами. Скупая справка, но сколько неожиданных чувств рождает у европейца, человека с континента, где университеты празднуют трехсотлетние, четырехсотлетние юбилеи. Подумать: маленьких ребятишек, теперешних дедов и бабок студентов, заполняющих светлые залы и лаборатории, родители еще прятали на время сражений в погребах!..

Но почти то же мог бы узнать Фриш и о других университетах, где он побывал, — Айова, Миннеаполис. Отсюда он переехал на юг в Блумингтон, что в переводе значит «Город цветов», затем Огайо, Кливленд, Филадельфия, Принстон… Здесь до гостя дошла давно ожидаемая весть. Ее привез не раз бывавший в институте у Фриша профессор Траубридж из Нью-Йорка: наконец-то Рокфеллеровский фонд выделил средства для Мюнхенского зоологического института.

Директор был счастлив. Столько лет после войны они задыхались в тесноте, страдали от отсутствия приборов, нехватки оборудования. Теперь все будет иначе.

Окрыленный Фриш прибыл в Вашингтон и на годичном собрании Академии наук прочитал еще один доклад о слуховых органах рыб.

В полном отчете о поездке, перечислив самые прославленные центры науки и Академию, Фриш добавил: «Кроме того, посетил с чтением докладов и менее известные университеты…»

В одном из них познакомили с восьмидесятилетним профессором зоологии, Фришу шел тогда сорок четвертый год, и, наблюдая, как оживленно беседует старший коллега со студентами, он подумал: «Завидная старость!»

Само собой, в каждом новом городе выкраивалось время для экскурсий и ознакомления с местными достопримечательностями — там пещеры, здесь — ботанический сад.

Осмотр множества лабораторий тоже обогатил Фриша массой полезной информации и впечатлений.

Возвращаясь в конце апреля домой на быстроходном фешенебельном «Бремене» и подводя итоги поездки, Фриш уже предвкушал близящиеся заботы строителя и руководителя великолепно оснащенного института.

— Какое самое яркое впечатление вы с собой увозите? — спросил его случайный сосед по обеденному столу. — Одно, несравненное?

Фриш помедлил.

— Могу назвать два. Конечно, явления несопоставимы. Но все же. Ниагарский водопад и — чикагские бойни. Ведь я зоолог. Предприятие, к одному концу которого подходят железнодорожные вагоны с живым скотом, а с другого отбывают составы, груженные мясными консервами, не может не потрясти.

Через день, прогуливаясь по палубе, Фриш остановился у почтового киоска, разглядывая свежий плакат, оповещающий пассажиров: завтра в 12.00 заканчивается прием писем в Европу. Они будут доставлены адресатам за 36 часов до приезда отправителей. На плакате — пароход «Бремен» и летящий впереди аэроплан.

Катапультирующий самолетик, забрав всю почту и посылки, примерно с полдороги поднимался в воздух, обгоняя судно.

Купив карточку с портретом своего лайнера и написав жене несколько строк, Фриш подумал снова: «Учимся и мы прессовать время…»

— А ковбоев видели в работе? — спросил за ужином сосед, с которым в прошлый раз говорили о чикагских бойнях.

— Не довелось, — признался Фриш. — В резервациях индейцев Онондага был, но ничего похожего на то, что читал у Фенимора Купера. Ни единого вигвама. Остатки племени живут в полуразрушенных деревянных бараках, и перед каждым вместо степных скакунов — остовы старых-престарых автомашин: мотор и седло на четырех колесах. Самое удивительное, что на этих колымагах ездят. Да, не слишком ласково обошлись белые со своими краснокожими братьями. Но что было — прошло. Зато сколько любезности, благожелательности, гостеприимства сейчас! И в отношениях между собой американцы выдержанны и вежливы куда больше, чем европейцы. За все время в Штатах я не слышал грубого слова,