Дэвид упал на четвереньки, хрипло дыша и содрогаясь в рвотных конвульсиях, а потом завалился на бок, спиной ко мне. Я смотрела на изгиб его спины, и мне больше всего на свете хотелось броситься к нему, обнять его, покрыть поцелуями и поклясться, что я больше никогда не допущу такого, никогда…

Он повернулся и взглянул на меня, и увиденное в его взоре обожгло меня, едва не обратив в пепел. Никто, ни человек, ни джинн, не мог жить с таким чувством вины и ужаса. С таким ненасытным тяготением.

— Отпусти меня, — прошептал он. — Я люблю тебя, но, пожалуйста… ты должна меня отпустить.

Я знала, что он прав. И времени, чтобы это сделать, у меня оставалось чуть-чуть.

Я стукнула его бутылкой о стол, почти не почувствовав, как она разбилась, почти не заметив, что порезала руку. Физическая боль не значила ничего по сравнению с пожаром, бушевавшим в моей душе.

Я ощутила, как разорвалась соединявшая нас нить, бесповоротный разрыв, оставивший внутри пустоту.

Дэвид встал, одновременно с этим движением формируя на себе одежду. Линялые, мешковатые брюки-хаки. Поношенную синюю рубашку. Последним появилось длинное, до самых башмаков, оливковое драповое пальто.

Он был теплом, огнем, всем, чего я когда-либо желала в жизни.

Его большие, широкие ладони легли мне на плечи, потом скользнули на щеки, и он привлек меня к себе для поцелуя. Я ощутила его прерывистое дыхание, а потом и дрожь всего тела.

— Я знал, что все обернется этим, — прошептал он. — Мне так жаль, Джо. Я так… Мне не удержаться в этом облике долго. Я должен идти.

— Иди, — сказала я. — Со мной все будет в порядке.

После этого он исчез.

Вскрикнув, я потянулась за ним, но мои окровавленные руки обняли лишь воздух.

Окно на другом конце комнаты разлетелось фонтаном серебристых осколков, осыпавших кушетку.

Охнув, я бросилась туда, едва не споткнувшись о слабо шевелившегося Имона, и схватила Сару, стараясь ее поднять. Идти она не могла и лишь что-то неразборчиво бормотала про Имона. Я забросила ее руку себе на плечо и наполовину повела, наполовину потащила ее к выходу.

Когда мы выбрались в холл, с грохотом, похожим на взрыв бомбы, разлетелось еще одно окно.

О господи! Весь дом ходил ходуном.

Вытащив Сару на лестницу, я прислонила ее к стенке и вернулась за Имоном: ну не могла я, хоть убейте, бросить его там в беспомощном состоянии, что бы он ни наделал. Может быть, он и заслужил смерть, но такого рода смерти я не пожелала бы никому.

Ввалившись внутрь, я оказалась на секунду ослеплена молнией, ударившей так близко, что наэлектризовались даже волоски на моих руках. Имон, все еще валявшийся на полу, получил с дюжину глубоких, кровоточащих порезов. Подхватив под мышки, я потащила его по мокрому, усыпанному стеклом ковру. Он задергался, пытаясь то ли помочь, то ли вырваться, я рявкнула, чтобы прекратил, и продолжала тянуть.

Каким-то чудом мне удалось выволочь Имона на лестницу и перевернуть на кровоточащую спину. Сара, бедная, как смерть, с мутным взглядом, вцепилась в перила и, того и гляди, могла упасть. Оставив Имона на полу, я перескочила через него и успела подхватить Сару, когда ее качнуло.

— Дальше справляйся сам! — крикнула я Имону, когда он потянулся к перилам, пытаясь приподняться в сидячее положение, и, обхватив Сару за талию, повела вниз.

Спуск оказался долгим и трудным. Один мучительный шаг за раз. К тому времени, когда мы спустились, босые ноги Сары исцарапались и кровоточили, но она более-менее очухалась.

Во всяком случае, настолько, чтобы извернуться в моих руках, оглянуться на лестницу и пробормотать:

— Но Имон…

— К черту Имона, — мрачно заявила я. — Идем. Нам надо отсюда выбраться.

Она этого вовсе не хотела, но в такой ситуации я не собиралась считаться с ее возражениями. И уж тем более с возражениями, касавшимися ее негодяя-любовника.

Мы вывалились с лестницы в фойе…

…Где стояла группа мужчин, таращившихся на информационный экран точно так же, как перед этим я. Вообразив, что это спасатели, я на миг испытала облегчение, но тут же сообразила, что одеты они вовсе не как сотрудники экстренных служб или патруль. Трое из них выглядели настоящими громилами — татуированные, сильные, с чудовищно выпиравшей мускулатурой.

Четвертый был в плаще от «Барберри», сменившем из-за дождя цвет со светло-кофейного на шоколадный. Под плащом виднелся наполовину промокший, шитый на заказ, костюм с шелковым галстуком. О туфлях, явно итальянской работы, никак не рассчитанных на такую погоду, можно было лишь пожалеть. Еще его отличали отменная стрижка, которую не испортил даже дождь, темные усы и жестокий изгиб рта.

Заметив меня, он кивнул своему отряду телохранителей, и они бросились на меня. Сара стала падать. Один из громил схватил ее за волосы и рывком поднял. Она уже не была настолько одурманена, чтобы не вскрикнуть. Я не рыпалась, понимая, что шансов у меня кот наплакал, тем паче что «костюм» достал пушку, до боли напоминавшую ту, с которой забавлялся на верхнем этаже Имон. Надо думать, излюбленная модель отъявленных мерзавцев. Денек у меня сегодня выдался такой, что понизился и уровень адреналина. Я просто ошарашенно смотрела на него, а он своими темными, лишенными света глазами на меня.

— Это ты, — промолвил наконец малый с пушкой. — Та самая, которая угробила Квинна. Дрейк сказал, что ты сюда явишься. Приятно узнать, что мне нет надобности отрезать ему язык за вранье.

Имон продал меня. Не знаю уж, почему, но я этому особо не удивилась. Он придвинулся ко мне и уткнул мне ствол под подбородок.

— Меня зовут Эладио Дельгадо, и у тебя есть кое-что, чего хочу я.

Я закрыла глаза, думая:

«Ну вот, все по новой».

Я так и сижу на берегу, когда шторм обрушивается на сушу. Он смыкается вокруг меня, словно черный кулак, пытаясь сокрушить меня так же, как крушит вокруг все, сотворенное людьми, — разносит в щепки лодки, срывает с фундаментов постройки, корежит металл и ломает кости.

Но не может прикоснуться ко мне.

Я встаю и иду навстречу штормовому нагону. Пена кипит у моих ног, у коленей, у бедер… не то, конечно, чтобы все это имелось у меня на самом деле, это просто символы, обозначающие то, что я есть. Или чем был.

Я стою посреди шторма и слушаю его, ибо он говорит. Не языком физики и математики, каким описывают подобные явления Хранители, но символическим языком поэзии и музыки разбитого сердца. Этот шторм являет собой плач Земли. Это стон раненого существа, которое я не в состоянии исцелить.

Это часть меня.

Стоя там, внимая исповеди бури, я ощущаю присутствие соскользнувшего в мир рядом со мною Дэвида. Комплексная энергетическая сеть замыкается, исполняя мое предназначение, завершая мое существование.