они, твои — единомышленники? — спросил Егор, играя со стаканом: захватывая его пальцами протеза, отрывая от поверхности стола и возвращая на прежнее место — захватывая, поднимая, опуская.

— Инструкторы частной военной компании. Первой в своём роде в Рашке!

— Давно ты с ними?

— С прошлого года. В прошлом году по рекомендации попал в состав «Славянского корпуса». Тем же летом, в лагере под Латакией прошли боевое слаживание, а в октябре корпус провел первую и последнюю операцию под Аль — Сухной против боевиков Исламского государства. После операции корпус вернули в Москву и распустили, но передовой опыт посчитали положительным. Теперь основной костяк корпуса в «Брамсе».

— Выходит, ты наёмник? — спросил Егор, разочарованно.

— Не люблю я это слово, брат! Официально: мы, военные инструкторы частной коммерческой компании, выполняющие специализированные услуги, связанные с охраной нефтяных месторождений и трубопроводов, сопровождением конвоев ООН, международных и государственных корпораций, чей бизнес находится в регионах с нестабильной обстановкой, защитой морских судов в пиратоопасных водах, сбором разведывательной информации, стратегическим планированием, логистикой и консультированием. Но основной хлеб в кормушке — госконтракты.

— Так значит вы под протекцией государства?

— А как ты думаешь? — хитро улыбнулся Михалыч. — Если мы проходим подготовку на одном из полигонов Минобороны? Дислоцируемся на территории одной из специальных воинских частей главного разведывательного управления? Конечно, под протекцией! Иначе бы нас уже давно всех распихали по бетонным клеткам, в соответствии с триста пятьдесят девятой статьёй Уголовного кодекса Российской Федерации! Правительство даёт нам работу, и довольно опасную, но — если что оно от нас в миг откажется, где бы мы ни были, и заявит, что нас там нет. И это отрицание будет казаться вполне правдоподобным. А то, что ты с пренебрежением произносишь слово, в котором столько же негативного подтекста, сколько в имени Амир ибн аль — Хаттаб, то думаю из-за тех, с кем пришлось воевать в Чечне. Если тебя это успокоит — в составе «Брамса» много парней из разных спецназов: из наших, из главного разведывательного управления и многих других…

— Об этом я слышал. Я слышал о «Брамсе».

— Откуда? — удивился Михалыч. — Неужели это тот самый случай, когда слава идёт впереди нас?

— Верно. Далеко впереди, брат. Братишки из «Центра» как — то за пивом рассказали, что по телику крутили инфу, будто командиром незаконного военного новообразования является бывший командир «Руси» полковник Женя Брамусов с позывным «Брамс», однако проводимая Следственным комитетом проверка переключила их внимание на другого человека.

— Всё правильно. Командир «Брамса» — другой человек, тоже полковник запаса, но из второй отдельной бригады ГРУ, участник «Славянского корпуса», теперь он командир «Брамса». «Брамс» — позывной его жены, которая была медиком псковской бригады и трагически погибла при падении БТРа с моста через Сунжу в две тысячи втором. Водитель не справился с управлением. Она находилась внутри и утонула. У неё было музыкальное образование по классу фортепиано, а немецкий композитор Иоганн Брамс был её любимым композитором. После этого командир взял её позывной себе. — Закончил Михалыч рассказ.

— Хорошо платят? — спросил Егор.

— Не плохо.

— Заметил, что прилично укомплектованы? Снаряга не дешёвая. По всей видимость обеспечение на довольно высоком уровне?

— Что ты! Кроме штатного оружия и боеприпасов, всё остальное за свои деньги. Главное, знать где купить.

— Выходит, платят хорошо?

— Зависит от должности и специальности.

— Уверен, должность у тебя хорошая — и сколько?

— Триста пятьдесят в месяц.

— Ого! Нормально! За такие деньги умереть не страшно?

— Умереть вообще не страшно. Это ведь произойдёт быстро. Страшно тем, кому ты дорог. Им — то всю жизнь помнить, как тебя не стало и как они тебя любили.

— Слышал, вас часто вынуждают делать что — то незаконное?

— Ты чего, Егор?! — возмутился Михалыч. — Слава богу, ещё ни в одном бесчестном деле не участвовал! Может, я теперь и вагабонд, но — я пока в своём уме и не забыл, что я офицер — спецназовец, воевал за отчизну, бился насмерть и был готов отдать жизнь за друзей. «Сколько ушло в разведку — столько вернулось», тэ? Да? Правильно говорю?

— Да, брат! Спецназ — тэ! — сказал Егор.

— Аминь! — положил конец ритуалу Михалыч.

Захватив растопыренную пятерню Михалыча кистью протеза, Егор сжал её, пожалев об одном, что не может почувствовать рукопожатие брата по оружию.

— Мы не имеем права на роздых, брат, а тем более предательство: честь — никому! Помнишь? — улыбнулся Михалыч.

Этой ночью Егор не мог сомкнуть глаз. Лежал в темноте, поблёскивая открытыми глазами в свете не самой тёмной ночи и смотрел в пустоту потолка, будто на нём вот — вот что — то должно было проявиться. Сомкнуть глаз не давали чувства и эмоции от встречи со старым боевым другом и забравшиеся в голову слова.

«Кажется, это были слова клятвы русского офицера два века назад, — подумал Егор, — по крайней мере слова, что произнёс Михалычем последними: честь — никому». Душу — богу, сердце — женщине, долг — Отчизне, честь — никому.

И Егор ворочался с боку на бок и лежал без сна уже второй час к ряду, думая над другими, не упомянутыми старым другом словами, касающиеся сердца и женщине. Ведь его сердце без остатка принадлежало Кате. Егор смотрел в потолок, по которому поплыли образы и видения. Его Катя, оживленная, смеющаяся легкой улыбкой — как же давно он не видел её такой жизнерадостной и счастливой, и всё из-за него с его бесконечным цинизмом и постоянно плохим настроением. Цена, которую платила Катя, за то, что он лишён конечностей, думал Егор, была её красивая нежная улыбка, излучающая счастье. Глаза его были открыты и перед ними появился сын, но не в том возрасте в каком он был теперь, а маленьким, года в два или три — Егор подумал, что никогда точно не помнил, в каком возрасте сына что происходило, ведь его часто не было дома и их встречи были крайне редки, и часто Егору было не до сына, а после тяжёлого ранения, которое сопровождала такая же тяжёлая контузия он помнил далеко не все подробности не только событий которых коснулся подрыв, но и своей прежней жизни и событий после, все они постоянно мешались друг с другом и определить их исходное время он уже не мог, что уже само по себе было ужасно; почему так происходило не мог ответить никто: люди в белых халатах имеющие соответствующую квалификацию объясняли подобные процессы либо примитивным: «Ну, а что вы хотели? Это же черепно — мозговая травма!», либо банальным: «Медицине пока что очень