– Извини, – пробормотала она, стирая слезы со щек. – Я не хотела плакать.

Мать так же легко поднялась и пересела обратно в свое кресло. Инга с тоской подумала, как упоительно было бы обрушиться на нее за это равнодушие, за это тщательно отмеренное сострадание. Гнев был бы куда благороднее, чем унизительная жалость к себе, но она не испытывала гнева. Злиться на мать было все равно что на океан или на луну – какое им дело, прекрасным и величественным, до обычных смертных? Нужно утешаться тем, что они просто есть.

Мать подлила ей чаю, хотя Инга еще не сделала ни глотка.

– И долго у вас с ним все это продолжалось?

– С декабря. – Инга шмыгнула носом. – Он даже хотел, чтобы я переехала с ним в Париж!

– Так он был влюблен в тебя.

– Да не был он в меня влюблен! Ни в кого он не был влюблен! Наверное, никогда. Он отвратительный, омерзительный… Думал только о себе!

– Зачем тогда ты с ним оставалась?

Ингин пыл, налетая на материнское спокойствие, каждый раз разбивался и рассеивался, как волна, и ей приходилось молчать по несколько секунд, приходя в себя от столкновения.

– Потому что я боялась уйти, – прошипела она. – Ты читала мой пост? Он манипулятор. А я дура. Он втянул меня в эти отношения против воли и удерживал в них.

– Ну он же не буквально тебя запертой в подвале держал, – пожала мать плечами. – Я понимаю, ты боялась потерять работу. Но, если честно, ты ведь сама в это впуталась, хотя с самого начала могла понять, что ничего хорошего не выйдет.

Инга посмотрела на нее блестящими глазами.

– То есть, по-твоему, это я виновата?

– Я не говорю, что ты виновата. Но я вообще не понимаю всех этих новых веяний. Мужчины всегда ведут себя одинаково. Они с первобытных времен охотники, захватчики…

– Господи, мама…

– …но это вовсе не значит, что женщины – бессловесные жертвы. Это компромисс, общественный договор: мужчины размахивают оружием и идут в атаку, но только женщина на самом деле решает, сдаваться ей или нет.

– Жертве изнасилования ты тоже это скажешь?

– Но ты не жертва изнасилования.

– Откуда ты знаешь?

Мать некоторое время молчала, изучая ее лицо немигающим взглядом. Инга под этим взглядом замерла, как мышь под веником, не меняя выражения лица. Оно оставалось обиженным и вызывающим. Инга пожалела, что не выглядит надменнее и трагичнее, но теперь уже было поздно.

– Он сделал это силой? Тогда почему ты сразу не сказала? Почему не позвонила в полицию?

– Как будто полиция бы что-то сделала, – с досадой бросила Инга, но тут же прикусила язык. Как бы ей ни хотелось очернить Илью, прямую ложь она не могла себе позволить. – И вообще, дело не в этом. Нет никакого общественного договора, есть мужчина, который пользуется своим положением и ставит тебя в невыносимые условия, а ты не можешь отказаться.

Мать взяла чашку тонкими пальцами, отхлебнула.

– Я думаю, все было немного не так. Он молодой и симпатичный. Я посмотрела фотографии. Ты увлеклась поначалу, было весело, ты подумала, что большого зла не случится. А потом все зашло слишком далеко.

– Ты в самом деле так думаешь? – горько прошептала Инга, надеясь, что мать устыдится. В ее замечании была доля истины, но именно поэтому Инга хотела, чтобы она взяла свои слова назад, устыдилась, что несправедливо ранила дочь.

– Я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Но мне все же кажется, перекладывать всю ответственность на одну из сторон неправильно. Возможно, потом он действительно вел себя ужасно, но ты поспособствовала этому в самом начале.

– Знаешь, я, наверное, пойду.

– Не обижайся на меня. Еще раз говорю: я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Но разве нельзя было решить эту ситуацию как-нибудь по-другому? Не писать сразу в фейсбук, а поговорить с ним, например?

– Ты думаешь, я не пыталась с ним поговорить? – почти закричала Инга. Она начала уже вставать с кресла, но тут рухнула обратно. – Ты что думаешь, мы «поцапались один раз», как пишут эти комментаторы, и я сразу решила пост накатать? Ты не представляешь, что он заставлял меня делать! Да ты даже вообразить себе такое не можешь! Ты не знаешь, что мне приходилось терпеть! У тебя такого никогда не было!

– Ты не знаешь, что у меня было, – с застывшим лицом, очень спокойно произнесла мать. Голос ее, однако, стал как будто немного выше. – Я работаю на телевидении. Повидала всякого. И если ты думаешь, что ко мне не приставали начальники, то ты очень наивна.

Мать снова поднесла чашку к губам, сделала микроскопический глоток и осторожно вернула ее на блюдце. Фарфор издал нежный короткий звон.

– И знаешь что? Мне ни разу не пришлось ни на кого жаловаться. Разные бывали ситуации. Но если я говорила нет, это было нет. А если я молчала, то потом встречала последствия без жалости к себе.

– Я все-таки пойду, – сказала Инга.

На следующий день была суббота, и погода стояла отменная. Солнце било в окна, ложась на пол Ингиной комнаты большими янтарными прямоугольниками, очень теплыми, если на них встать. Инга обычно чутко реагировала на погоду, и солнечное утро было способно исцелить ее от любой хандры. Сегодня она тоже по привычке обрадовалась, но, повалявшись в кровати, сходив в душ и устроившись с кружкой у подоконника, поскучнела. Два свободных дня без определенных планов казались вечностью. Еще хуже было от мысли, что двумя днями ее свобода может не ограничиться. Чем на выходных занимаются нормальные люди? Чем она сама занималась, например, на прошлых?

Внезапно у нее родилась идея позвонить Антону. С того вечера в баре они больше не виделись, и хотя он несколько раз писал Инге, она отвечала так сухо, что, по всей видимости, отбила у него охоту делать новые попытки. Встреча с ним была бы отличным способом занять время, но, уже взяв телефон, Инга вдруг заколебалась. Однажды она уже думала, что неосведомленность Антона о ее двойной жизни словно помещает его в другую реальность, куда и сама Инга может сбежать. Там не было Ильи, не было измены, все представлялось ясным, правильным и простым. Она по-прежнему так чувствовала, но вместо радости это вызвало мучительную боль. Ведь Илья был, и измена была, а теперь она и вовсе разрослась до масштабов скандала. Закрывать глаза и делать вид, будто все хорошо, Инга больше не могла, а признаться Антону не хватало сил. Сначала нужно разобраться со всеми проблемами, а потом, когда совесть будет чиста, можно и увидеться.

Поэтому вместо Антона Инга написала Максиму, который оказался не занят и сам предложил куда-нибудь съездить. Они иногда выбирались в интересные места в Подмосковье. Единственным критерием интересности, который они признавали, была заброшенность. За последние несколько лет они изъездили все разрушенные усадьбы, обветшалые церкви и аварийные больницы, которые нашли в окрестностях. Максим их все называл «руина», в единственном числе, поэтому про эти путешествия они так и говорили: «съездить на руину». Вот и сейчас они решили, что давненько не посещали никаких руин, и через полчаса синхронного гугления выбрали новую цель. Ею стал заброшенный военный городок под Клином.