Спустя две недели ее научные знания ничем не смогли ей помочь – на выручку пришел инстинкт. После возвращения в Лондон она вышла на пробежку в Риджентс-парк. Неожиданно ей стало дурно, она села на скамейку и почти сразу же поняла, что беременна. После этого она ни разу не оставалась наедине с Тони, ни разу не говорила с ним об этом, но чувствовала, что он тоже все знает. Это же очевидно, не так ли? Неужели Бен и Алтея ничего не замечают? Видимо, нет. Они счастливы, а счастье, как уже знала Мадс, делает человека слепым. Но это случилось, и она наконец получила то, что хотела. Это она повторяла себе каждый день, каждый час.

Теперь она осторожно отстранилась от своего мужа.

– Я собираюсь спать. Уберешь на кухне? Я думаю, завтра нужно выехать заранее. Мне нужно ходить в туалет каждый час.

– Конечно. Скоро мы вернемся домой, и все будет уже доделано и готово для нас, и тебе не придется ни о чем беспокоиться – только наслаждаться. Принимать гостей. Ходить по магазинам. Расслабляться.

– Гостей?

– Ну… Друзей, семью.

– Вся моя семья мертва. У меня нет друзей в Лондоне, я безнадежна в шопинге и ненавижу, когда меня просят расслабиться, – перечислила она, загибая пальцы.

Он в раскаянии прикрыл глаза.

– Я знаю. Прости.

– Нет, это ты меня прости. – Она прикусила губу. – Дорогой Бен, ты такой добрый. Я люблю тебя… – Она положила руки на свои горящие щеки. – Иногда-да, иногда я от всего сердца хочу, чтобы мы с тобой снова оказались в нашей маленькой постели в Клифтоне: тепло и уют, и никаких денег, кроме моей работы, и твой прекрасный диван, который ты привез из дома. Ты не задумываешься о том же? – Она пристально посмотрела на него.

Бен проговорил медленно:

– Слушай. Давай я попрошу маму и папу навещать тебя раз в неделю? Они свободны после провала отцовского «Гамлета». И им особо нечем заняться, пока мама не уехала в Америку играть в «Стеклянном зверинце».

– Нет, – ответила Мадс. – Не нужно родителей. Не сейчас.

Он обеспокоенно посмотрел на нее.

– Мадди, через две недели я уезжаю, и мне невыносима мысль, что ты останешься тут одна…

– Корд?

Он скривил губы в гримасе.

– Не отвечает. Пытался связаться с ней, но она будто исчезла.

Мадс принялась переставлять утварь на кухонной стойке.

– Я тоже. Ты думаешь?…

Непрошеная догадка проникла в ее разум, и она энергично отогнала ее. День ото дня она становилась все более умелой в этом искусстве-искусстве насильственного изгнания нежелательных мыслей из собственной головы.

– Неужели она против? Ведь этого не может быть? Я просто не знаю… Я не понимаю, в чем дело, – закончила она, повысив голос, чтобы скрыть его дрожание.

Смех-вот о чем она скучала больше всего, вспоминая Корд и каникулы в Боски. Они смеялись и смеялись, а Корд буквально захлебывалась от смеха – он всегда поглощал ее с головой. Они смеялись над гримасами, которые Алтея строила себе в зеркале, когда думала, что никто не видит, или над тем, как Тони пытался очаровать миссис Гейдж, доводя ее в результате до апофеоза сухости и безразличия, или над маленьким мальчиком на пляже, исподтишка пописавшим в ведро с морской водой, которое его ничего не заподозривший брат бросил потом в своих родителей. А еще над любовью Корд к песням АББА, над ее стихами о коммунизме или над тем случаем, когда ее обсыпало после того, как она распылила на себя слишком много духов «Чарли-Герл»…

Мадс почувствовала себя ужасно усталой. Как же я скучаю по ней. Господи, когда же все успело превратиться в такое дерьмо!

– Мне нужно позвонить твоим родителям. Я просто хочу побыть одна, вот и все. Они были так добры, я им многим обязана, но иногда… иногда они… – Слезы наполнили ее глаза от мысли о том, как она далека от них, далека от семьи, которая была ей так дорога. Как же я облажалась. Чертовски облажалась. Каждого из них я так любила, каждого, а теперь я все испортила. – Сама не знаю, что пытаюсь тебе объяснить…

– Ты действительно любишь нас всех без исключения, правда? – спросил он, глядя на нее. – Ты единственная так делаешь. Нет… Я не скажу тебе… В конце концов, это не имеет значения.

– Не скажешь мне что?

Бен встал под лампой, и вокруг его головы засиял золотой ореол.

– Почему я тогда сбежал. Почему потерял пальцы. – Он поднял руку, и свет от лампы драматически озарил ее. – Я никогда не говорил тебе почему.

Она сглотнула.

– Скажи мне. Скажи сейчас.

Бен молчал. Затем он протянул руку и задернул шторы, и вид на залив исчез.

– Нет, не будем об этом. В конце концов, это не имеет значения.

– Бен…

– Я не понимаю, как это все изменит. – Он снова поцеловал ее. – И я просто хотел, чтобы мы все забыли. Не стоит будить лихо. Он… – Он закашлялся, прочищая горло. – В конце концов, он мой отец.

Мадс надавила на ножку, которая снова вонзилась в ее живот изнутри.

– Да, – ответила она, и воспоминания снова затанцевали свой мучительный танец в ее ноющей, пульсирующей голове. – Да, он твой отец…

Сообщение о рождении

Поздравляем Бенедикта и Мадлен Уайлд с пополнением! 15 апреля 1991 года в больнице при Университетском колледже Лондона у пары родились девочки-близнецы ЭМИЛИ СЮЗАННА и АЙРИС ДЖУЛИЯ, 2 килограмма и 2 килограмма 200 граммов, соответственно. Счастливые бабушка и дедушка – сэр и леди Энтони Уайлд, счастливая тетя – мисс Корделия Уайлд.

Крещение состоится 29 мая 1991 года в церкви Святого Павла, Ковент-Гарден, WC2.

Глава 30

29 июля 1992 года

Сегодня кое-что случилось.

Айрис пошла – сделала первых три шага, очень неустойчиво, будто пьяная (но это не то, что случилось). Эмили следит за ней из угла кухни озадаченно. Тони и Алтея были там же – они очень преданные бабушка и дедушка. Алтея хлопала в ладоши и фотографировала – она любит девочек так сильно, что даже странно, а Тони наблюдал за Эмили, и я вдруг поняла: он видел все. Видел то же, что и я.

У Айрис кривые ножки. Доктор, с ноткой раздражения в голосе, которую он не пытается больше скрывать, говорит, что это нормально, дети так ходят, но я все равно гадаю, вдруг с ними что-то не в порядке – с ними обеими… Все эти переживания… Я очень переживаю, Дневник. Эмили смотрит на Айрис, не двигаясь, – доктор говорит, что это тоже нормально – и Алтея подхватывает Эмили и покрывает ее поцелуями, воркуя и шепча секреты ей в ушко. У Эмили кудряшки вокруг головы – они мокрые, когда она просыпается. Ее щечки как прохладные, пухлые, мягкие подушечки. Еще две недели – и съемки Бена кончатся. Я спала всего три часа прошлой ночью. И это еще не самая плохая ночь. Знаешь ли ты, что такое нехватка сна, Дневник? Позволь мне попытаться и объяснить это тебе. Неделями ты просто отвратительно себя чувствуешь, а потом начинаются игры разума, потому что ты все такая же уставшая, но тело уже привыкло к этому, чего не скажешь о мозге. И вот ты ощущаешь себя по-человечески какое-то время, и вдруг ни с того ни с сего начинаешь орать на кого-то из них, когда они плачут, орать прямо им в лица, а они смотрят на тебя недоуменно, а ты вонзаешь ножницы в поверхность стола, потому что не можешь открыть чертово молоко. А еще водитель фургона чуть не сбивает тебя, когда ты машешь своим родственникам, и ты прижимаешься к ветровому стеклу, и со всей силы лупишь по нему кулаками, и кричишь на него, пока он не уезжает, но и тогда ты продолжаешь кричать. Соседи думают, что я сумасшедшая. Это правда. Я и есть сумасшедшая. С самого начала они возлагали на нас большие надежды: сын Тони Уайлда, его невестка и их восхитительные дочери-близнецы. Вместо этого они получили меня. Я выгляжу как наркоманка или бомжиха, в мешковатых потертых спортивных штанах с дырками, с колтунами в волосах – я не успеваю расчесываться, поэтому теперь мне все равно. У меня синяки под глазами: я прекрасно знаю о них, но не могу перестать вдавливать пальцы в глазницы, когда снова начинаю видеть то, чего не хочу. Например, лицо Тони. Или кривоногую Айрис. Или Бена перед его отъездом. Или хорошенькую головку Эмили, прижимающуюся к моей груди. Осталось всего восемь страниц. Что я буду делать с тобой, мой Дневник, когда закончу писать? Наверное, натворю что-нибудь. Отец всегда говорил, что я выгляжу как чучело. «Мое маленькое пугало». Однажды он ударил меня, потому что, как он сказал, я была грязной. Я играла в «цветы и камни» с Беном и Корд большую часть дня, то залезая в заросли цветов у дома, то вылезая из них, а затем еще в «тошниловку» у берега от прилива и до самого отлива. Я упала пару раз. Мы почти что заболели от смеха (Бен на самом деле заболел и вернулся домой после обеда), промокли и обсыпались песком, а потом пошли смотреть на кроликов в поле, где за переулком жила серая кобыла, я не могу вспомнить ее имени, Дневник. И вот я сидела на грязном песчаном поле, пытаясь уговорить одного из кроликов подойти поближе ко мне, но они все такие стеснительные. Они ни за что не подойдут близко, даже если у вас есть шоколад, который они так любят (Корд сказала, что это так). Потом я пришла домой вся грязная, пропахшая морскими водорослями и кроличьими какашками и, вероятно, больная, но я была счастлива – действительно, по-настоящему счастлива – и устала так, как можно устать, только хохоча весь день (плач имеет тот же эффект). Только вот моему отцу нравился обычный ход вещей. Всегда. Он был пьян, когда я пришла. И он ударил меня. Он сказал, что я маленькая потаскушка, потому что ошиваюсь с ними целыми днями, и что Бен Уайлд сделает со мной то же, что его отец сделал с тетей Джулз, из-за чего ей пришлось бросить школу раньше времени и остаться без аттестата. Он все говорил и говорил. Он сказал, что из-за этого она переехала в Австралию на все эти годы и стала толстой и жалкой и унылой и никогда больше не приезжала в Боски. Он ударил меня так сильно, что я упала на угол стола, и еще он сказал, что я больше не его проблема. Ему надоело беспокоиться обо мне. На следующий день он пожалел. Он даже поцеловал меня в голову за завтраком. «Подумаешь, небольшая шишка. Слушай, мне жаль, что я тебя избил, но это для твоего же блага. Я просто хотел предупредить тебя. Ты действительно должна понимать, что они собой представляют, эта братия». О, папа, что бы ты сделал, если бы увидел меня все эти годы спустя, делающей то же самое, что тетя Джулс делала с Тони Уайлдом? Совершающей ту же ошибку. Они ведь это делали, да? Только вот в чем загвоздка – это не было ошибкой, просто не могло быть, потому что посмотри на все то, что есть у меня сейчас. Это кульминация всего. И к тому же, возможно, они не от него. Возможно, они от Бена. Я никогда не спрашивала Тони об этом. Я знаю Тони и знаю, что у него и в мыслях не было обойтись со мной дурно. Даже спустя годы, даже когда мы были в самом разгаре этого и он лежал на мне сверху и уже входил в меня, глядя на меня беспомощно и весь в поту, он спросил:«Ты уверена, дорогая?», и в его глазах я увидела слабые проблески сомнения, но я кивнула и слегка вздохнула, давая понять, насколько мне это нравится. И мне это правда нравилось, пусть он был медлительнее и старше и синюшнее, чем в моих фантазиях. Я все еще верила, что он делал это не ради личного рекорда, не ради того, чтобы вычеркнуть меня из списка. Он просто нуждался в этом. Я не знаю, понимал ли он, что это я, а не тетя Джулз. Бедный Тони. Застрял где-то в прошлом, там, где ему 14 лет.