Я не могу вспомнить, как все произошло. Я просто знаю, что люблю Тони, всегда любила, и ему было так отчаянно грустно, и я хотела его тогда и сейчас. Я начала спрашивать себя: может быть, я не смогла забеременеть от Бена просто потому, что не хотела его ребенка? Потому что мое тело каким-то образом искало правильную сперму, чтобы зачать, и это моя вина. Потому что я ПЛОХАЯ и создана, чтобы терзать их, чтобы мстить им за то, что произошло с Джулз годы назад – вот и все? Наградить меня близнецами, посмеяться над нашей совместной плодовитостью… Мужчины получают то, чего им хочется, и никаких последствий – только легкое чувство вины. Женщины получают удовольствие и расплачиваются за него всю свою жизнь. Я взяла имя Бена, когда мы поженились, но, боже, лучше бы я никогда этого не делала. Так что все эти доктора вместе с медицинской статистикой и полезными брошюрками, все они ошибаются. Мне понадобился всего один вечер, всего один день месяца, один бросок костей – и посмотрите-ка, все сработало. Я не получила одного ребенка, я получила двоих! Я получила семью, двух девочек, и они мои – и его. Я уверена, что они его. Иногда я смотрю на мою толстушку Эмили, с ее пышными кудряшками, носом-кнопкой и странными темными глазами с искорками света в них, и маленький Тони Уайлд смотрит на меня в ответ, и я не могу понять, почему больше никто, кроме меня, этого не замечает. Почему Алтея, или Бен, или Корд ничего не говорят? Ведь она так похожа на Тони, что просто удивительно – такая же подвижная, обаятельная, все время витает где-то в облаках. А Айрис похожа на меня. Я гляжу на ее остренькое, внимательное личико и беспокойные маленькие глазки и ее серьезное выражение лица и как она даже и не думает впечатлять остальных просто ради того, чтобы впечатлить, гулением и гуканием, и мне хочется кричать от счастья. Она так аккуратно берет вещи между бледненьким худеньким указательным пальчиком и большим. Но она похожа и на него тоже – полна решимости, донкихотства и обаяния. Конечно, обе они очаровательны, я поняла это в тот самый момент, когда только увидела их, а еще я поняла, насколько неправильно и ужасно то, как я всего добилась. Грех – пусть я не верю в Бога, но я верю в грех. Я согрешила. Тони тоже, но я – та, благодаря кому все это произошло, и теперь я живу с этим. Я никогда не давала ни Тони, ни Бену никаких поводов для подозрений, мы никогда не говорили о том, что произошло тем вечером. Но я видела, как он смотрит на Эмили. Он видит все, что вижу я. Да, я получила их. Я получила то, чего хотела. Но теперь мне придется жить с тем, что я делала, до самого конца моих дней. Не смотреть, не замечать осколков вещей, которые я разрушила, когда шла к своей цели. Мне просто придется принять жизнь и правду такими, какие они есть.

Но вот в чем проблема: я не уверена, что смогу.

5 августа

Бен вернулся, завтра мы едем в Боски. Он говорит, что «думал». Он говорит, что все должно измениться. Он настаивает на няне. Он не хочет слушать меня. Мне уже гораздо лучше, чем в последние несколько недель, но он говорит, что я не справляюсь. Я надеялась, что почувствую облегчение, но не почувствовала. Не почувствовала, потому что все мои опасения оправдались, и я действительно ужасная мать. Айрис была со мной в кровати, когда он вернулся, крепко спала под пуховым одеялом – она ворочалась ночью, Дневник, она никак не могла заснуть в своей кроватке, и я уложила ее с собой. Бен накричал на меня. Он сказал, что она могла задохнуться. Я не знаю. Не знаю, прав ли он. Он принес девочкам огромных кукол в оборках, которых ему подарила студия. Одна из них в розовом кружеве и с розовым обручем для волос, ее зовут Маленькая кокетка, а другая – в зелено-коричневом комбинезоне, ее имя Линда, и у нее есть совочек и лейка. Я не знаю почему, но я смотрю на них и смеюсь, смеюсь и смеюсь, и не могу остановиться, а Бен – что ж, я вижу, какое у него лицо, – он совсем не думает, что это смешно. Интересно, когда девочки вырастут, взглянут ли они еще на кукол и спросят ли себя, почему мы выбрали каждой именно ту, что выбрали?

7 августа

Когда я пишу, я чувствую твердую заднюю обложку. До нее осталось всего три страницы. Я возвращаюсь к началу и вижу, что 18 лет прошло с тех пор, как я решила записывать свои наблюдения за Уайлдами. Теперь дневник почти закончен.

17 августа

Что-то странное происходит со мной, и мне никак не удается это записать, что неплохо- все равно страниц почти не осталось. Мы приехали сюда 3 дня назад. Бен все еще командует мной. Он даже заставил приехать Корд – это наша первая встреча за несколько месяцев. Он говорит, что она должна помочь с малышами. И она помогает. У нее получается, она все умеет, в отличие от меня. Она знает, как их держать и как сделать, чтобы Айрис не ворочалась в постельке. Когда никого нет рядом, она поет им, переодевая на ночь. «Не спи» из «Мэри Поппинс». «Маленький Иисус сладко спит». Все идет как обычно, и все же что-то не так. Я оставляю эту тетрадь под досками на крыльце. Со странным игрушечным птицечеловеком, который там похоронен. У него птичье лицо и крылья, и он очень стар. Именно здесь, на крыльце, мы с Корд часами сидели на ступеньках, предсказывая волны, придумывая истории про облака, крася ногти на ногах в забавные цвета, разгадывая викторину на «Радио 1 Роудшоу».

Видишь ли, Корд так мила. Она даже сказала мне, что я сама должна исправить все, что натворила. Я благодарна ей за то, что она сделала, это здорово облегчает все. Я видела ее прошлой ночью в пляжном домике, когда сидела там, пытаясь понять, что делать. Чувствуя вину, потому что оставила детей с Беном и Алтеей. Она знает-я не имела понятия, что она знает о Тони, обо мне и девочках. Она наговорила мне ужасных вещей. Она сказала, что я потаскушка.

Потаскушка. Это гадкое слово, так папа называл меня за то, что я ошивалась с ними в те давние времена. Она сказала, что я нездоровый и злой человек, что я проникла в семью и пожирала ее изнутри. И именно из-за меня все пошло не так. Она обвиняет меня во всем, о мой бедный Дневник.

Она сказала, что наблюдала за купанием девочек и поняла, что больше не может этого выносить. Она сказала, это потому, что они такие красивые и невинные. Но что они отмечены печатью греха, и эта печать- моя вина, и, если я все еще буду рядом, это разрушит их жизнь, что в конечном итоге я их уничтожу. Она сказала, что не приезжала, потому что не хотела причинять боль Бену, но теперь он притащил ее сюда, и она не будет больше молчать, только не со мной.

«Все, чего ты касаешься, становится гнилым, – сказала она. – Я думала, что ты – хороший человек. Но это не так. Ты солгала нам, и ты ползала вокруг в надежде стать нашим другом. Ты солгала Бену, ты невинно хлопала глазами и притворялась жалкой и беспомощной, чтобы потом отравить его своим поцелуем. Ты заставила мою маму желать, чтобы у нее была такая дочь, как ты, с длинными волосами и приторной улыбочкой, вместо той дочери, которая у нее уже была. Ты пыталась и не могла заставить Бена дать тебе ребенка. Думаю, ты и моего отца обрабатывала годами. Не удивлена, что он связался с тобой». Я СКАЗАЛА ей: «Корд, все это неправда», – но шум, разрывающий мою голову, громкий, оглушительный шум, не прекращался. Я сказала ей: «Корд, я люблю тебя больше, чем кого-либо из них. Ты мой друг». «А ты мне не друг, – ответила она, плача. – Ты – змея. Ты проскользнула в семью и отравила нас. Мы были в порядке, пока тебя не было. Нас было четверо. Мы были счастливы». Она настолько побледнела, что я видела голубые венки на ее лбу и щеках. Ее большие-большие серые глаза, ее густые черные ресницы. Обычно в ее глазах прячется улыбка, как бы она ни грустила. Но не теперь. Больше нет. Она продолжала говорить все эти вещи там, на диване в пляжном домике, а я стояла у двери, дрожа от холода: «Ты отравила нас. Ты разрушила нашу семью. Ты ужасный человек. Ты ужасный человек».