во двор, попробовать отдышаться и понять, что делать дальше.

Пух едва увернулся от распахнувшейся ему навстречу подъездной двери.

Крюгер ворвался в клубах собственного дыхания и в сопровождении порыва стылого воздуха.

Оба замерли и молча уставились друг на друга: Аркаша — на заплывший глаз Крюгера, а тот — на перепачканного грязью, кровищей и соплями Аркашу.

Крюгер выдохнул и без сил опустился на ступеньку. Было очевидно, что с обоими случилась какая-то непоправимая жопа.

— А теперь что? — спросил Аркаша, севший рядом.

Ответа на этот вопрос не было ни у кого.

Кроме спавшего под курганами.

— Бежать, — сказала оболочка Крюгера сквозь улыбку.

— Бежать, — через секунду повторила оболочка Пуха.

Демон словно метался между их сознаниями, торопясь донести свою мысль.

— Степан.

— Новенький.

— Смерть.

— Я слишком слаб.

— Сломанный разум.

— Слишком поздно.

98

Пакет с куриными потрошками выпал из ослабевшей руки Новенького и с чавканьем приземлился на пол.

Свет в их с бабушкой доме не горел, но в окно заглядывал чудом не разбитый уличный фонарь. В его желтых, болезненных лучах пятна крови на одеяле казались черными.

Бабушкина рука, лежавшая на одеяле, была тонкой и бледной, будто куриная лапка.

Баба Галя не дышала.

В ее ногах лежала Машка: безжизненный комок с шеей, выгнутой под неестественным углом.

Степа зажмурился.

Кислый, медный запах откуда-то из-за спины Новенький ощутил на долю секунды раньше, чем на его затылке сомкнулись пальцы.

— Сучонок… Научу… Не учишься… Двоечник…

Шварц больше не мог говорить связными предложениями. Он честно пытался, но мысли словно выходили из него пропущенными через мясорубку.

Новенький дернулся — уголки его губ поползли в стороны, превращаясь в улыбку, а глаза распахнулись, наполняясь злой радостью.

— Мать… Помоги… Сучонок…

Шварц ударил пленника в затылок.

Степа обмяк.

Еще один удар. Еще и еще.

Когда Новенький без сознания повалился на пол, перестав улыбаться страшной улыбкой, Шварц огляделся по сторонам и задумался — он не мог вспомнить, зачем вернулся в полусгоревшую хибару и почему просто не перерезал сучонку горло. Его сознание мерцало, норовя провалиться в уютную розовую бездну. Нет. Нет! Шварц замотал головой и глухо зарычал.

Бездна отступила.

А, ну да: после того, как он научил бабку, Шварц споткнулся о спортивную сумку — в ней, как показал беглый осмотр, лежало довольно много денег. Это было очень хорошо — пришлось, правда, вспомнить (не без усилий), зачем нужны деньги и как ими пользоваться. Он забрал сумку, закинул ее в багажник «Нивы» и вернулся за сучонком, которого ждал важный урок. Наверное, самый важный в его жизни. И уж точно последний.

Мысли путались, вязли в забивших голову клочках розовой ваты. Откуда взялась «Нива»? Она же размоталась по проселочной дороге на выезде из Танаиса! А, ржавый гараж-ракушка. Шварц подломил его, заглянул внутрь и обрадовался знакомым очертаниям стоящего внутри автомобиля. Это знак! Чего конкретно это знак, было понятно не очень, но тут помогла мать: вся херня, случившаяся за последнее время, началась с Танаиса и с этого малолетки — его кровь отравила землю и испортила ему, Шварцу, жизнь. А значит, именно в Танаисе всё это должно было закончиться! Только теперь сучонка надо было доучить до конца. На том же самом месте. Пусть вся его кровь уйдет в землю. Совсем вся, до последней капли. Это будет долго, но ничего страшного. Терпенье и труд всё перетрут! Зато потом всё снова станет хорошо и даже еще лучше!

Шварц взвалил вырубленного малолетку на плечо, донес до «Нивы» и сгрузил в нишу между задним сиденьем и крышкой багажника, рядом с сумкой.

Голос в голове требовал начать резать сучонка прямо сейчас, но Шварц отмахнулся — не иносказательно, а по-настоящему отогнал взмахом руки нависшую над плечом мать. Учеба не терпела спешки!

Крюгер с Аркашей опоздали на несколько минут. Будь они чуть менее загнанными, чуть более быстрыми, в чуть меньшей панике, — их жизни оборвались бы прямо тогда и там, на грязной и безлюдной 5-й линии в самом сердце Шанхая.

99

Амел отдернулся от Лехи, как от прокаженного. Думать о том, с чего он вдруг наклонился к пленнику, бандит не стал — мало ли, с последними нервяками еще не такая хуйня может приключиться…

Он привел малого Шамана в дом, кивнул незнакомому физкультурнику в прихожей (после того, как в бригаде случилась междоусобица, Фармацевт привез каких-то отморозков из Краснодарского края; знакомиться с ними Амел не собирался: во-первых, много чести, а во-вторых, он почему-то не сомневался в том, что качки на этом свете долго не заживутся, — а значит, морочиться и запоминать их имена и погоняла никакого смысла не было) и завертел башкой в поисках подходящего кресла. Оно в пределах видимости обнаружилось одно — и именно на нем сидел вася, приставленный смотреть за дверью.

— Стул дай, — буркнул Амел, не отпуская загривка Шаманенка. Тот поначалу пыжился, но теперь, по ходу, смирился с неизбежным, обмяк и покорно брел, куда вели.

— А? — сказал вася.

— Хуй на, — Амел пнул его в колено и сделал нетерпеливое движение подбородком.

На круглом лопоухом лице васи отразилась гамма эмоций: он явно не хотел позволять так с собой обращаться (как было известно любому, хоть краем соприкасавшемуся с криминалами, — как ты себя держишь, такой ты по жизни и есть), но в то же время понимал, что у этого незнакомого быка по-любому есть основания так дерзко себя вести в пыточном доме Николая Ильича. Победил разум — точнее, по правде сказать, легкая природная трусоватость уроженца села Текос. Вася для порядка посидел еще пару секунд, после чего встал и с безразличным выражением лица пошел к выходу — с понтом, покурить.

— Пидор, — ощерился Амел. О том, что вася его услышит, он не беспокоился. Даже, по правде сказать, на это немного надеялся, — очень хотелось кого-нибудь от души ебнуть. Прям чтоб с копыт на жопу, как кирпичом.

Он на секунду залип, пытаясь сообразить, как лучше поступить: вторая пара наручников была во внутреннем кармане кожана, рядом с плеткой, но непонятно было, как катить тяжелый стул с прикованным к нему Шаманенком — в подвал надо было спускаться через три лестничных пролета. Решение пришло быстро: сам пусть катит.

— Слышь,