– А как насчет того, чтобы потереть спинку?

– Я тру спинку лучше всех в Бундоке!

– Ты зря теряешь время, Джей-Эль, – вмешалась Дити. – Хейзел все еще держит его на коротком поводке.

– Но, тетя Дити, я же не пыталась затащить его в постель.

– Не пыталась? Тогда не трать время понапрасну. Отойди и оставь его мне. Ричард, тебя привлекают замужние женщины? Мы все замужем.

– Гм… Пятая поправка![83]

– Я тебя поняла, но в Бундоке о ней никогда не слышали. Те немецкие математики… они не из твоего мира?

– Сперва выясним, говорим ли мы об одних и тех же людях. Эрвин Шредингер, Альберт Эйнштейн, Вернер Гейзенберг…

– Те самые. Им нравилось то, что они называли мысленными экспериментами – как будто таким способом можно что-то узнать. Богословы! Джейн Либби собиралась рассказать тебе о коте Шредингера: мысленный эксперимент, якобы позволявший делать утверждения о реальности. Джей-Эль?

– Это была дурацкая затея, сэр. Запираем кота в ящик. Проверяем, убьет его или нет изотоп с периодом полураспада в один час. Прошел час: кот жив или нет? Шредингер утверждал, что в силу статистической вероятности, считавшейся в те времена наукой, кот будет не жив и не мертв, пока ящик не откроют. Он существует в виде облака вероятностей, – сказала Джейн Либби и пожала плечами, продемонстрировав изящные динамические кривые.

– Мррэм?

– Кто-нибудь догадался спросить кота?

– Сплошное богохульство, – заявила Дити. – Ричард, это наука в стиле немецких философов. Не стоит прибегать к таким примитивным построениям. Так или иначе, Пикселя прозвали котом Шредингера, поскольку он проходит сквозь стены.

– Как он это делает?

– Это невозможно, – ответила Джейн Либби, – но он еще маленький и об этом не знает, поэтому у него получается. И поэтому никогда неизвестно, где он появится. Думаю, он искал вас. Дора?

– Что-нибудь нужно, Джей-Эль? – ответил корабль.

– Ты случайно не заметила, как котенок попал на борт?

– Я замечаю все. Он не стал тратить время на проход по трапу, а просто проник через мою оболочку. Было щекотно. Он голоден?

– Вероятно.

– Сооружу ему что-нибудь. Он достаточно взрослый, чтобы есть твердую пищу?

– Да. Но без крупных кусков. Детское питание.

– Момент!

– Дамы, – сказал я, – Джейн Либби говорила, что те немецкие физики блестяще ошибались. Но вы ведь не включаете в их число Альберта Эйнштейна?

– Конечно включаю! – решительно ответила Дити.

– Удивительно. В моем мире Эйнштейн носит нимб.

– А в моем – сжигают его чучело. Альберт Эйнштейн был пацифистом, но нечестным. Когда речь зашла о его шкуре, он позабыл собственные пацифистские принципы и использовал свое политическое влияние, чтобы запустить проект создания первой бомбы для уничтожения городов. Его теоретические труды мало что значили и в большинстве оказались ошибочными. Но он навеки покрыт позором как политик-пацифист, превратившийся в убийцу. Я его презираю!

Примерно в то же время появилось детское питание для Пикселя – похоже, блюдце с едой возникло прямо из стола. Но поклясться я не могу: оно просто появилось, и все. Я стал кормить котенка и задумался. Горячность Дити меня удивила. Эти немецкие ученые жили и работали в первой половине двадцатого века – в моем понимании не так уж давно. Но если то, в чем пытались меня убедить терциане, было правдой (хотя вряд ли!), значит для них речь шла о далеком прошлом. О паре тысячелетий, по словам Джейн Либби.

Откуда у этой вполне добродушной юной леди, доктора Дити, такое эмоциональное отношение к давно умершим немецким мудрецам? Мне известно лишь одно событие двухтысячелетней давности, к которому люди и вправду относятся эмоционально… и которого не было.

Я начал мысленно составлять список нестыковок: заявленный возраст Лазаруса; длинный перечень смертельных болезней, которыми, как утверждалось, меня заразили; полдюжины странных событий в Луне; и главное – сам Терциус. Действительно ли это была чужая планета, очень далекая от Земли как в пространстве, так и во времени? А может, это всего лишь потемкинская деревня на тихоокеанском острове? Или даже в Южной Калифорнии? Города под названием Бундок (с населением примерно в миллион, как мне говорили) я не видел, встретив пока что с полсотни человек. Возможно, остальные существуют лишь на словах в этом потемкинском спектакле?

(Осторожнее, Ричард! Ты снова становишься параноиком.)

Сколько времени требуется Лете, чтобы размягчить мозг?

– Дити, похоже, ты сильно злишься на доктора Эйнштейна.

– У меня есть причины!

– Но он жил очень давно. Как говорит Либби, два тысячелетия назад.

– Для нее это было давно. Но не для меня!

– Полковник Кэмпбелл, – сказал доктор Берроуз, – вероятно, вы полагаете, что мы – урожденные терциане. Но это не так. Мы – беженцы из двадцатого века, как и вы. Я имею в виду себя, Хильду, Зебадию и мою дочь – мою дочь Дити, а не Джейн Либби. Джей-Эль родилась здесь.

– Ты попал в точку, папа, – сказала Дити.

– Но едва не промахнулся, – заметила Джейн Либби.

– И все-таки попал. Так что ты не можешь от него отречься, дорогая.

– Я и не собиралась. Как папаша он вполне терпим.

Я даже не пытался их понять – мне все сильнее казалось, что по понятиям Айовы все терциане были сумасшедшими психами.

– Доктор Берроуз, я не из двадцатого века. Я родился в Айове в две тысячи сто тридцать третьем году.

– Если смотреть с такой дистанции – почти рядом. Вероятно, мы из разных временных линий, из разошедшихся вселенных, но говорим почти с одинаковым акцентом, на одном и том же диалекте, используем одни и те же слова. Событие, которое развело наши миры, должно было произойти совсем недавно в нашем прошлом. Кто первым высадился на Луне и в каком году?

– Нил Армстронг, в тысяча девятьсот шестьдесят девятом.

– Ах, тот мир. У вас были свои проблемы, и у нас – свои. В нашем мире первая высадка на Луну состоялась в тысяча девятьсот пятьдесят втором: КК ЕВВКС «Розовая коала» под командованием Бэллокса О’Мэлли, – доктор Берроуз огляделся вокруг. – Да, Лазарус? Тебя что-то беспокоит? Блохи? Крапивница?