Я пытаюсь найти понимание, тепло, покой в ее лице. Но она выглядит мертвой, и только.

Я выхожу из палаты не оглядываясь. Когда я покидаю больницу, начинается легкий моросящий дождь.

2.

Мы сидим в моей Болле и смотрим сквозь лобовое стекло на территорию раскопок за оранжевой пластиковой сеткой. Дождь льет не переставая. Палатки собраны. Большая часть оборудования все еще в запертом контейнере. Ветер гуляет по полю, разбрызгивая струи дождя. Пластиковые таблички на разграничительных шестах полощутся, как вымпелы. Мой режиссерский стул лежит около зарослей черемухи. Никто не позаботился спрятать его в контейнер.

Я вспоминаю квадратики раскопов, профессора под полотняным тентом, Моше и Яна, которые мотались от участка к участку, как жаждущие крови комары.

Когда профессор Ллилеворт исчез, работа остановилась. Все теперь думают только о том, что будет до того, как придет бульдозер и завалит плодородной почвой все раскопы.

Я поворачиваюсь к Майклу Мак-Маллину.

— Она спрашивала про вас, — говорю я.

Он смотрит в пространство. Запавшие глаза увлажнились.

— Это было так давно. — Он обращается сам к себе. — Другая жизнь. Другое время. Скоро наступит мой черед. И тогда я, может быть, встречу ее.

Его старое лицо напоминает пергамент, но чувствуется юношеский жар, нетерпение. Сейчас он выглядит даже моложе, чем всегда. Как будто сознание того, что сейчас он близок к цели, зажигает у него внутри лампочку, которая просвечивает через тонкий слой кожи.

Что-то внутри меня вздрагивает.

— Кто вы? — спрашиваю я.

Сначала он молчит. Потом отвечает:

— Ты это уже понял. Если спрашиваешь.

Тишина вибрирует между нами.

Он потирает ладони:

— Ты парень неглупый.

Не веря самому себе, я говорю:

— Я знаю, кто вы. Сейчас я все понял.

— Вот как?

— Вы не просто член Совета, ведь так?

Он сухо смеется.

Я не спускаю с него глаз. Он распрямляет пальцы. На ногтях маникюр. На левой руке я впервые замечаю кольцо с печаткой и огромный опал.

Я издаю негромкий свист:

— Вы — Великий Магистр!

Он открывает рот, чтобы что-то сказать. Щеки пламенеют.

— Я? Бьорн, ты должен понять. Только двенадцать человек в мире знают, кто Великий Магистр. Двенадцать человек!

— И вы — Великий Магистр!

— Я не имею права отвечать на твой вопрос, — говорит он.

— А это не вопрос.

— И все же…

— Боже мой, — хохочу я. — Вы — Великий Магистр!

— Может быть, пора ехать за ларцом? — спрашивает он.

Мне требуется время, чтобы прийти в себя. Поверить невозможно. Я изучаю его. Долго. Эзотерические черты лица. Теплый мягкий взгляд.

— Вот что хотела сказать Диана, — размышляю я. — Она ваш единственный ребенок.

Он смотрит на меня.

— Поедем за ларцом? — повторяет он свой вопрос.

— Нам не нужно ехать.

Он вопросительно смотрит на меня.

— Он здесь.

Растерянно:

— Здесь? — Он вглядывается в дождь.

— Хотите взглянуть на октагон?

— Ларец здесь?

— Идем со мной!

Мы выходим из машины под дождь. Я проскальзываю в щелку в оранжевой пластиковой сетке с надписью «Вход воспрещен!» и придерживаю сетку, чтобы прошел Мак-Маллин. Из-за наших перемещений с сетки льется вода.

Около раскопа я останавливаюсь. Мак-Маллин смотрит вниз, на восьмиугольный фундамент.

— Октагон! — только и произносит он. В его интонациях появилось что-то молитвенное.

Дождь смыл остатки земли с камней, которые возвышаются над грязью.

— Октагон, — повторяю я.

Он нетерпеливо восклицает:

— Можем мы увидеть ларец?

Я спрыгиваю в раскоп, присаживаюсь на корточки и начинаю копать.

Только сейчас до него доходит.

Мак-Маллин начинает смеяться. Сначала тихо. Потом громко хохочет.

И пока он смеется, пока его смех перекатывается по всем раскопам и полоскам поля через струи дождя, я извлекаю ларец из тайника. Того самого места, где мы его нашли. Последнего места, где они стали бы его искать.

Земля хлюпает и цепляется за сумку, когда я вытаскиваю ее из грязи. Я осторожно поворачиваюсь и протягиваю ларец Майклу Мак-Маллину.

Вокруг нас запах земли и дождя, едкий и вечный.

3.

Дрожащей рукой я продолжаю плести мою паутину воспоминаний.

За окном бабушкиного дачного домика листочки упорно не хотят отрываться от веток дуба. Как будто не понимают, что скоро придет осень и заберет их.

В тот давний вечер, когда я признался Грете в любви, она отвергла меня так нежно и заботливо, что мне еще долго потом казалось, будто она скрывает свои глубокие чувства ко мне. Я плелся из ее квартиры в районе Фрогнер в студенческую комнатушку в Грюнерлёккен под мелким дождем. Я весь промок. Я до сих пор помню ее прощальные слова. Она сидела, держа мою руку в своей, и нежно гладила ее, словно мать, утешающая сына.

— Ничто никогда не кончается, — говорила она, — все продолжается, только по-другому.

Мужчины в красном «рейнджровере» уехали вместе с Мак-Маллином. Они стояли и смотрели, когда я ставил Боллу перед домом. Они, вероятно, всегда рядом с ним.

Перед отъездом Мак-Маллин пожал мне руку и сказал, что я сделал все правильно.

Я его видел в последний раз.

Когда «рейнджровер» выехал на шоссе и красные габаритные огни скрылись в листве, я отпер дверь и по скрипящей лестнице поднялся в свою детскую комнату.

Конечно, они побывали здесь.

Как незримые духи, они обыскали дом от подвала до чердака. Не оставив ни единого следа. Они забрали все вещи Дианы. Но безгрешными их назвать нельзя. Четыре шелковых шнура свешиваются со стоек кровати. Может быть, они подумали, что это мое. И представили себе все остальное.

4.

Я придвигаю письменный стол к окну и вынимаю дневник. Капли дождя бегут по запотевшему стеклу. За паутиной следов от капель фьорд напоминает тихую реку — блестящую и холодную за голым кустарником.

Моя кожа горит и чешется.

Я думаю. И пишу. Слова превращаются в ничто. Слова о событиях, которые словно никогда не происходили, о людях, которые словно никогда не существовали. Непрочные, тщеславные. Похожие на слова из забытой книги, которую ты когда-то прочитал и сунул на полку, чтобы никогда к ней не возвращаться.