выползает из кабинета и поучает меня.

– Гарри…

– На улице я вытянул из того парня больше, чем если бы общался с ним здесь два дня.

– Я знаю, Гарри, просто…

Нолан в течение пяти минут старается утихомирить детектива, но безрезультатно. Когда Эджертон слетает с катушек, его не угомонить как минимум еще несколько часов. Сделав паузу в тираде, Эджертон уходит к печатной машинке и начинает жестоко выколачивать из нее ордера на обыск.

Неважно, что достаточного основания в обоих ордерах хватит, чтобы судья поставил подпись. Неважно, что в доме на Лоуренс-стрит обнаружат патроны 22-го калибра того же производителя и с тем же составом, что и на месте преступления. Неважно, что, когда Эджертон и Нолан наденут наручники на молодого человека, проживающего по тому же адресу, подозреваемый кивнет и скажет: «А я все думал, когда вы приедете».

Даже неважно, что тот же молодой человек расколется после трехчасового допроса и в полном чистосердечном признании на семь страниц назовет себя стрелком. Все это почему-то оказывается неважным.

Потому что меньше чем через неделю после эджертоновских арестов по убийству на Пейсон-стрит по-прежнему не угасает все тот же конфликт. На этот раз Боб Боумен, разделяющий взгляды Кинкейда на Эджертона, говорит пяти-шести детективам в комнате отдыха, что дело Гарри не дойдет до суда.

– У него за весь год одно убийство, – говорит он. – И то я слышал от Дона Гиблина, будто дело настолько слабое, что его даже большому жюри не представят.

– Да ты прикалываешься.

– Так говорит Гиблин.

Но это неправда. Большое жюри выносит обвинительный акт на обоих подозреваемых за убийство Грегори Тейлора на Пейсон-стрит несмотря на то, что тот пытался возместить подозреваемым поддельные наркотики. И на дело назначается прокурор из судебного отдела. А осенью окружной судья согласится на сделку: вторая степень и двадцатилетний срок тюремного заключения – стрелку, пять лет и пятнадцать условно – соучастнику.

И все равно в политике это не играет никакой роли. Потому что в отделе убийств, и особенно в своей группе, Гарри Эджертон уже стал мальчиком для битья. Для капитана он – оружие; для Д’Аддарио – потенциальная брешь в обороне; для сослуживцев – замкнутый и загадочный бездельник.

В то же утро, когда дело Тейлора окрашивают черным, Эджертон приезжает на инструктаж и видит, что лейтенант уже повесил у доски новый желтый листок.

– Эй, Гарри, – говорит Уорден, указывая на бумажку. – Угадаешь?

– О нет, – стонет Эджертон. – Только не это.

– Это-это, Гарри. Ты опять висишь.

6

Четверг, 26 мая

Патти Кэссиди вводит мужа размеренными шажками в многолюдный зал суда, где внезапно воцарилась тишина. Присяжные, судья, юристы – все собрание завороженно наблюдает, как агент полиции Джин Кэссиди протягивает правую руку, нащупывает деревянный поручень и поднимается за кафедру свидетеля. Патти касается его плеча, что-то шепчет и удаляется на стул за столом прокурора.

Встает клерк.

– Вы клянетесь говорить только правду и ничего кроме правды?

– Клянусь, – четко отвечает Кэссиди.

В мирке, где, кажется, преобладают частичные победы и серые двусмысленности, появление Джина Кэссиди за свидетельской кафедрой вдруг прочищает мозги. Кэссиди не видел в коридоре Терри Макларни, Кори Белта и остальных полицейских из Западного, обнимавших его за плечи и похлопывающих по спине перед тем, как открылись двери зала. Он не видит в первом ряду жену – строго одетую, на восьмом месяце беременности. Не видит, как тихо плачет на задней скамье одна присяжная, белая девушка. Не видит холодный гнев на лице судьи и не видит, как Бутчи Фрейзер – тот, кто ослепил его двумя пулями 38-го калибра, – со странным интересом глазеет со скамьи подсудимого, расположенной в нескольких метрах от Кэссиди.

В зале полно народу, галерея забита полицейскими Западного в полном обмундировании – демонстрация солидарности, но без участия начальства департамента. Отсутствует и глава Западного района, и старший патруля, и все заместители комиссара – это не проходит мимо разочарованного рядового состава. Получишь пулю при исполнении – и ты сам по себе: может, начальники навестят тебя в больнице и уж точно не пропустят похороны, но вообще память у департамента короткая. Выступление Кэссиди в суде не увидит никто старше звания сержанта. Оставшееся место на галерее занимают родственники жертвы, горстка репортеров, любопытные завсегдатаи суда и пара друзей и родных Бутчи Фрейзера.

Во время отбора присяжных его младший брат Деррик вышел в коридор у зала суда, где сидят перед дачей показаний свидетели обвинения. Зыркнул на одного, обматерил другого, а потом его вдруг прижали Макларни и двое полицейских из Западного, предложив возможность уйти свободным человеком. При альтернативе быть закинутым на большой скорости в кузов автозака Деррик Фрейзер озвучил еще пару ругательств, а затем развернулся на выход к Сейнт-Пол-стрит.

– Ладно, – сказал Макларни патрульному. – Видать, и его заносим в список.

Патрульный покачал головой.

– Вот же гондон…

– Хрен с ним, – без улыбки сказал Макларни. – Рано или поздно обведем мелом и его.

Для Макларни суд по делу Кэссиди – нескончаемое мучение, пытка пустыми часами в коридорах суда и кабинетах прокураторы. Поскольку он выступал в суде имени Кларенса М. Митчелла-младшего свидетелем, его изолировали от процесса – и он пропустил все, что творилось за внушительными двойными дверями зала на втором этаже. Пока самое важное уголовное разбирательство в его жизни ползло к вердикту, он мог только наблюдать со скамейки в коридоре за процессией свидетелей, а потом в перерывах осаждать прокуроров, Говарда Герша и Гэри Шенкера:

– Как там дела?

– Побеждаем?

– Как там Джин?

– Бутчи даст показания?

Вчера Макларни несколько часов мерил шагами коридор второго этажа, подсчитывая шансы. 40 процентов – первая степень, а то и 50, если Йоланда не изменит показания для большого жюри, которые дала против Бутчи в феврале, после полиграфа. Еще 40 процентов – покушение на убийство второй степени или покушение на неумышленное убийство. Может, процентов 20 – разделившееся мнение присяжных или помилование. Хотя бы получили приличную судью, думает Макларни. Если ты адвокат, Эльсбет Бот может довести тебя до белого каления своей любовью к опросу свидетелей, – хотя да, она уже отменяла пару приговоров из-за комментариев за кафедрой. Но что с точки зрения Макларни важнее, Бот никогда не смягчала приговоры. Если Бутчи Фрейзер проиграет по баллам, она его уже так просто не отпустит.

Как и все судьи, назначенные в Балтиморский окружной суд, Бот принимала решения с уверенностью, основанной на занимаемой должности и выборного срока в пятнадцать лет. Ее голос – тихий шелест,