говорит Эджертон. – Не надо теперь все портить.

– В смысле?

– В смысле, до этого ты отвечал честно, поэтому я не потащил тебя в центр, как обычно. Но если собираешься в молчанку играть…

– Не, мужик, ты чего, – возражает дилер. – Ты не подумай. Я же сказал, что видел стрельбу, но я шел по улице от своей девушки. Видел, как они гнались за Питом, слышал выстрелы, но не знаю, кто это был.

– Сколько их?

– Я видел двоих. Но стрелял только один.

– Из пистолета?

– Не, – дилер разводит руки, обозначая длинный ствол. – Из такой штуки.

– Винтовка?

– Ага.

– Откуда он пришел?

– Не знаю. Когда я его увидел, он уже был там.

– Куда потом скрылся?

– Потом?

– Когда застрелил Пита. Куда скрылся мужик с винтовкой?

– Обратно по Пейсон.

– На юг? В ту сторону? Как выглядел? Что носил?

– Вроде темная куртка и кепка.

– Какая кепка?

– Ну знаешь, такая, с длинным козырьком.

– Бейсболка?

Дилер кивает.

– Телосложение?

– Среднее. Метр восемьдесят, сечешь.

Эджертон выкидывает оставшуюся треть сигареты в окно и перечитывает последние две страницы в блокноте. Дилер затягивается, потом вздыхает.

– Охереть можно, конечно.

– С чего? – бурчит под нос Эджертон.

– Да только пару часов назад с ним базарил. Как раз сказал, что его за эту бодягу грохнут. А он просто посмеялся, сечешь? Посмеялся и сказал, что подзаработает, а потом начнет покупать свою дурь.

– Ну что ж, – говорит Эджертон, – ты оказался прав.

Услышав со стороны тротуара голоса, дилер сползает по сиденью, вдруг осознав, что четверть часа беседует на улице с детективом. Мимо машины проносятся двое мальчишек и сворачивают за угол на Холлинс-стрит, злобно глядя на патрульных, но не посмотрев на заднее сиденье. Не считая патрульных, на перекрестке снова пусто.

– Давайте в темпе вальса, что ли, – говорит дилер, вдруг занервничав. – Меня тут много кто знает и выглядит это хреново.

– Скажи мне вот что, – говорит Эджертон, все еще пролистывая заметки. – На углу же были люди, правильно?

Дилер кивает почти благодарно, радуясь, что узнал цену своей непричастности.

– Человек пять-шесть, – рассказывает он детективу. – Пара телок, живущие на Холлинс в той стороне, с парнем, которого я не знаю. Еще двое, не знаю, как их зовут, но видал в округе. И был еще один чувак, которого я знаю. Он был здесь, когда все случилось.

Эджертон открывает чистую страницу и щелкает казенной ручкой. Никто не говорит ни слова, но оба понимают цену анонимности: имя другого свидетеля. Дилер просит еще сигарету и закурить, потом выпускает дым, произнеся имя.

– Джон Нейтан, – повторяет Эджертон, записывая. – Где проживает?

– По-моему, Кэтрин-стрит, сразу у Фредерик.

– Толкает?

– Ага. Вы его уже принимали.

Эджертон кивает, закрывает блокнот. Детектив редко может ожидать на месте наркоубийства особого сотрудничества – и пацан уже превысил месячную квоту Эджертона. Дилер инстинктивно тянется завершить сделку рукопожатием. Странный жест. Эджертон отвечает взаимностью, но перед тем, как открыть дверь, дает напутствие:

– Если что-то не сойдется, – говорит он, выползая с места первым, – я знаю, где тебя искать, понял?

Дилер кивает, потом надвигает берет на лоб и растворяется в темноте. Эджертон еще десять минут зарисовывает место преступления и задает патрульному Юго-Западного пару вопросов об имени, которое ему назвали. Если увидишь его на улицах, просит он, вяжи и звони в отдел убийств.

В полчетвертого ночи Эджертон наконец освобождается и проезжает четыре квартала до Бон-Секур, чтобы проведать мертвеца. Тот огромный – под два метра, с туловищем лайнбекера и ногами тейлбека. Грегори Тейлор, тридцатилетний наркоман, проживавший всего в квартале от места, где его застрелили, смотрит в полоток реанимации остекленелым глазом – второй заплыл от падения на Пейсон-стрит. Из всех отверстий вяло свисают катетеры и трубки, безжизненные, как и тело. Эджертон отмечает как следы от игл на обеих руках, так и огнестрельные ранения в правой стороне груди, левом бедре и правом предплечье. Все ранения кажутся входными, хотя Эджертон знает, что с пулями двадцать второго калибра трудно сказать наверняка.

– Грозно выглядит, да? – говорит детектив ближайшему патрульному. – Крупный и грозный. Видимо, поэтому их было двое. Мне бы не захотелось искать такого в одиночку, даже с винтовкой. Я бы точно позвал друга.

Вещдоки говорят детективу еще о двух вещах. Первое: убийство импульсивное, а не умышленное. Это Эджертону подсказало оружие: ни один маломальский профессионал не принесет на запланированные разборки из-за наркотиков неуклюжую винтовку 22-го калибра. Второе: стрелок очень разозлился на Грегори Тейлора – десять выстрелов явно выдают недовольство.

Наклонившись над туловищем, Эджертон рисует на новой странице блокнота человечка и отмечает на нем ранения. Тут входит, закрывая за собой занавеску, грузная медсестра с тем самым выражением лица, мол, пошли все вон из моей реанимации.

– Вы детектив по этому делу?

– Да.

– Вам понадобится его одежда?

– Да, спасибо. Ее заберет патрульный. Я…

– У нас в приемной уже ждет один, а еще мать этого, – говорит медсестра, явно разрываясь между радостью от чужого раздражения и удовольствием от своей эффективности. – Нам скоро понадобится койка.

– Мать приехала?

Медсестра кивает.

– Ладно, тогда мне надо с ней поговорить, – отвечает Эджертон, отодвигая занавеску. – И еще одно. Он ничего не говорил в скорой или когда поступил к вам?

– ПМТИО, – говорит медсестра.

– Что?

– ПМТИО, – говорит она с нескрываемой гордостью. – Поступил мертвым, таким и остался.

Красота. Что же тут удивительного, что медсестры реанимации – самый очевидный выбор копа для внебрачных связей? Какие еще отношения могут быть столь психологически симбиотичными, столь радостно извращенными? Черт, если секс надоест, всегда можно снять номер в отеле и язвить друг другу. ПМТИО, блин.

Эджертон прячет улыбку, потом выходит в двойные двери и находит в приемной пятидесятивосьмилетнюю мать.

Перл Тейлор принимает руку детектива, но ничего не говорит. Обычно он умеет обращаться со скорбящими матерями. Приятный и хорошо одетый мужчина с аккуратно причесанными и припорошенными сединой волосами, с глубоким зычным голосом – ходячее напоминание о сыне, которого они так и не смогли вырастить. По этой же причине прокуроры любят вызывать Эджертона в качестве свидетеля, когда на заседании черный подсудимый и черные женщины в жюри присяжных.

– Сочувствую из-за вашего сына.

Мать быстро качает головой, отнимая руку.

– Мы думаем, – начинает Эджертон, аккуратно подбирая слова, – это произошло из-за ссоры, возможно, связанной…

– С наркотиками, – договаривает она. – Я знаю.

– У вашего сына были с кем-нибудь разногласия…

– Я ничего не знаю о его делах, – прерывает она его. – С этим я помочь не смогу.

Эджертон задумывается о другом вопросе, но передумывает из-за ее удрученного вида. Она словно ждала этого момента много лет – так долго,